Глава 2. Лишь бессвязные речи

Ей снова снился кошмар: она ощущала тяжесть сна, мысли текли вяло, как всегда бывает в состоянии полудремы. Она пробиралась сквозь густую холодную ночь; воздух был буквально физически ощутим, и она едва могла повернуть голову. Она открыла рот, и будто вязкий черный клей полился в горло, просачиваясь в легкие, закупоривая глотку, перекрывая дыхание. Она пыталась сделать глоток воздуха, но тот был слишком, слишком густым, ужасно вязким, легкие сжимались до боли, пытаясь втянуть его. Она и скала что-то, но не видела даже собственных рук, которые вытянула вперед, чтобы ни на что не натолкнуться. Что бы она ни искала, найти это было очень, очень важно… нет, она искала кого-то … но кого? Она не помнила. Внезапно у нее перехватило дыхание, она вцепилась ногтями в горло и в это мгновение услышала звук. Кто-то вдалеке, слева, звал ее, искал ее…

Гермиона резко села на постели, лихорадочно дыша; она тихо всхлипывала, по спине стекал пот.

Боже, подумала Гермиона, вытирая дрожащей рукой холодный пот со лба; пальцы скользнули к щекам, и она обнаружила дорожки от слез. Этот сон повторялся постоянно уже недели. Она не знала, что с этим поделать. Конечно, всегда можно взять у мадам Помфри зелье сна без снов, но тогда она будет просыпаться еще более усталой, а она заметила, что чем сильнее утомлена, тем проще расплакаться из-за какой-нибудь ерунды. Гермиона чувствовала себя слабой: раньше она никогда не впадала в истерики без причины, а теперь, когда особенно требовалось быть сильной и здравомыслящей, любые малости напоминали о нем. Любые малости заставляли ее заплакать. Два дня назад она сидела в библиотеке, лихорадочно строча очередное задание. Оказалось, что работа, как всегда, дает спасение, позволяет отвлечься, что бы ни беспокоило ее. Но когда она писала предложение в сочинении по Защите, кончик пера сломался, и на пергаменте расплылась клякса. Гермиона просто просидела так добрые полминуты, ощущая, что у нее разрывается сердце, мысли растекаются и она теряет контроль над собой; она заплакала, сама не понимая этого. Спасибо еще, что удалось не разрыдаться в голос — лишь задрожали губы, и тихая слезинка выскользнула из уголка глаза и упала на испорченную страницу, отчего чернила растеклись, и слезы хлынули потоком. Никто не заметил этого, и Гермиона не знала, радоваться или обижаться.

В глубине души Гермиона была рада, что стала в этом году старостой школы. Появились новые обязанности, зато ей удалось покинуть спальню девочек, где Лаванда и Парвати, несомненно, нашли бы множество поводов задавать ей нежеланные вопросы, как пытались в прошлом году. Это раздражало уже тогда, а теперь Гермиона чувствовала себя слишком истощенной, чтобы отражать расспросы и любопытные взгляды, когда поздно возвращалась, просыпалась в слезах или просто хотела побыть одна.

Рон и Гарри были настоящим подарком. Все, по крайней мере, в Гриффиндоре, знали, насколько сблизились Гермиона и Дин в прошлом году, и к ней относились очень бережно, будто она была хрупкой и могла разбиться. Хотя временами она была за это благодарна, потому что сама мысль о Дине заставляла ее губы дрожать, а сердце болезненно сжиматься. Так и было первые две недели с начала занятий, но вскоре это начало смертельно раздражать Гермиону, и она искренне пожалела, чтобы все не могут просто обращаться с ней как обычно и позволить пострадать в одиночестве, без присмотра двадцати пар глаз, и каждый, с кем она говорит, пытается осторожно обойти тему ее чувств. Рон и Гарри просто не разговаривали об этом и продолжали вести себя нормально, насколько это вообще возможно. Хотя эта маленькая радость причиняла ей еще больше мучений, и когда Рон шутил или Гарри улыбался ей своей невинной улыбкой маленького мальчика, она не знала, плакать от счастья или от горя. Конечно, только Гарри мог понять то чувство вины, что глодало ее изнутри, но она не могла рассказать ему об этом — работа с профессором Снейпом все еще была скользкой темой.

В общем, она запуталась. Гермиона нервно вздохнула и опустила ноги с постели, одной рукой снимая со столбика кровати халат, а другой ища палочку на ночном столике. Когда пальцы сомкнулись на гладкой деревянной рукоятке, она улыбнулась; по крайней мере, магия всегда будет с ней.

— Lumos, — произнесла она, и огонек на кончике палочки озарил комнату.

Ничего особенного, надо признать, но, по крайней мере, здесь тихо и никаких посторонних — место, где она может найти уединение и упиваться своими маленькими несчастьями, и никто не будет спрашивать, не видела ли она расческу или учебник. Мебель из вишни, полог кровати и обивка стула из темно-красного бархата делали комнату теплой и уютной, когда был зажжен огонь в камине. Сейчас же, в свете палочки, комната казалась немного жутковатой, но Гермиона привыкла. Она была необычайно благодарна за личный камин, поскольку он предоставлял возможность тихо и незаметно добираться до комнат профессора Снейпа, не давая никому знать о своем уходе и не пробуждая подозрений, поскольку любой «проект на дополнительные баллы» должен уже быть закончен. Так что все просто думали, что она проводит много времени, занимаясь в своей комнате, и Гермиона была рада, что создала такой образ — он оберегал ее от множества любопытных расспросов, если она иногда забывала выйти к обеду или всю субботу сидела взаперти. Обязанности старосты так же помогали: теперь она могла проводить со Снейпом столько времени, сколько нужно, в любой вечер.

Но сейчас ей хотелось сбежать из своей комнаты. Такое случалось нечасто, но ее преследовали маленькие приступы клаустрофобии, и она ужасно устала пялиться на одни и те же стены или лежать в постели и ждать, пока голова оставит ее в покое и она сможет наконец поспать. Кто бы подумал, что она покидает башню после отбоя?

Палочкой она зажгла огонь в камине и поискала на каминной полке собственную баночку с дымолетным порошком, что ей дал Дамблдор, испытав при этом легкие угрызения совести за то, что использует порошок в личных целях, но решительно отбросив их. Всего лишь еще одна капля вины в ее печальное застоявшееся озеро неисполненных обязательств; невелика разница. Она бросила щепотку порошка в огонь, ступила в зеленое пламя и объявила назначение.

Гермиона вышла на холодные плиты на вершине Змеиной башни и глубоко вдохнула. Ночной воздух был наполнен резкими, острыми запахами окружающих растений, медленно умирающих или уходящих обратно в землю, чтобы продремать зиму и возродиться весной. Она любила Садик зелий — теперь от него не было никакой практической пользы, поскольку ни Помфри, ни Спраут не знали о нем, зато он стал ее прибежищем от остального мира. Она сомневалась, чтобы профессор Снейп часто ходил сюда: теперь сад был ему хорошо знаком и, кроме того, напоминал об утраченной жизни.

Гермиона шла по гравийной дорожке мимо растений, которые летом были покрыты цветами и плодами, а теперь увядали в похолодевшем воздухе. Сентябрь уже вступил в свои права, дни стали короче, а растения в Садике зелий слишком хорошо знали, что настала пора спрятаться в землю, чтобы пережить зиму. По сторонам мелькали стебельки паслена, так же называемого белладонной, черенки кендыря, ростки ясеня с поникшими, побуревшими листиками, маленькие кустики буквицы и тысячелистника, а в конце дорожки, за лесенкой, была разросшаяся клумба с мятой и лимонной мелиссой. Наверное, с мятой и мелиссой дела обстоят получше, подумалось Гермионе, ведь они могут расти и как сорняки. Даже Шеймус, который был в этом ужасно неумелым, мог бы вырастить их без особых проблем. Гермиона присела на корточки. Луна светила ярко, но еще не было полнолуния — профессору Люпину пока не надо запираться в кабинете, подумала Гермиона — и серебристый свет окрашивал толстые листья мелиссы, стебли которой все еще густо покрывали землю. Гермиона растерла листок между пальцами, поднесла руку к носу и глубоко вдохнула. Лимонный запах мелиссы успокаивал, и, повинуясь внезапному желанию, Гермиона наклонилась вперед, уткнувшись носом в листья.

Гермиона тихо вскрикнула и вскочила на ноги, чуть не потеряв равновесие на скользком гравии; руки инстинктивно потянулись к небрежно распахнутому халату, чтобы запахнуть его поплотнее и прикрыть шею. И почти тут же она осознала, насколько это глупо, ведь о садике не знает никто, кроме профессора Снейпа, и расслабилась. Он стоял, скрестив перед собой руки и едва не наступая на клумбу с вереском.

Дыхание Гермионы постепенно выравнивалось.

— Простите, профессор, — сказала она. — Не думала, что вы будете здесь, — Гермиона поправила халат и пригладила волосы. Он не мог по-настоящему видеть ее, по крайней мере, как утверждал, но зато мог почувствовать. Она нахмурилась, когда в голове мелькнула быстрая, почти незамеченная мысль: он знал, что я буду здесь. Гермиона быстро прогнала ее. Этому нет никаких доказательств.

Казалось, он наблюдал за ней, а потом слегка пожал одним плечом.

— Несомненно, — произнес он и направился к Гермионе.

Профессор Снейп остановился в паре метров от нее и задрал голову к небу. Казалось, он смотрит на луну.

— Пройдемся? — спросил он. Гермиона кивнула.

Он молчал, пока они шли под лунным светом, а Гермиона пыталась вспомнить, когда она вот так гуляла со Снейпом. Наверное, за день до его… перемены, о чем же они тогда говорили? Что-то о поэме, которую она читала по его совету… «Кубла Хан», вот что. Она жаловалась, что, по правде говоря, не поняла поэму, и просила Снейпа объяснить ей. Он злорадно рассмеялся и отказался. Она так разозлилась, что чуть было не ушла, но он остановил ее. И сказал, что не будет объяснять, потому что объяснить не может. Говорили, поведал Снейп, что Колридж необычайно пристрастился к опиуму, и однажды пополудни ему приснилось триста строчек фантастической эпической поэмы, где-то в период написания «Старого морехода», и когда Колридж проснулся, то начал записывать поэму. Но прежде чем он закончил — он остановился на тридцатой строчке — в дверь постучали, и ему пришлось ответить. А когда он вернулся к поэме, то обнаружил, что забыл окончание.

Она тогда заметила, вспомнила Гермиона, что это, должно быть, большая потеря, но Снейп лишь фыркнул. Он сказал ей, что поскольку Колридж всегда был склонен растягивать свои поэмы, запиши он текст целиком, вероятно, тот был бы полностью посвящен проблемам Хана со строителями и как тому пришлось четыре недели переезжать с места на место, пока он улаживал дела с союзом.

Гермиона улыбнулась этому воспоминанию… тогда она слегка рассмеялась… однако сейчас…

Улыбка как раз исчезала с ее лица, когда идущий рядом мужчина заговорил:

Гермионе было немного неловко сказать ему, что она вспоминала их последнюю совместную прогулку, так что она лишь неопределенно махнула рукой.

— Должен же быть повод, — настаивал он. — Вы не улыбались, наверное, несколько недель.

Он снова пожал одним плечом, и Гермиона поняла, что это начинает ее безумно раздражать. Наверное, он об этом знает, потому так и делает, зло подумала она.

— Да, наверное, — сказала она. Но знал ли он, в действительности? Она чувствовала вялое биение сердца в груди, боль была сильной и тянулась бесконечно. Но он должен понять. — Дин… его больше нет, и….

Снейп остановился в полуметре впереди нее и повернулся, край его плаща скользнул по поле ее халата.

— Мистер Томас умер. Не надо приукрашивать это изящными словами, это лишь возвеличит его и запутает вас.

Гермиона почувствовала, будто она падает, так закружилась голова; она не могла поверить своим ушам. Она поджала губы, ощущая, как приливает к лицу кровь.

— Извините себя, — произнесла она сквозь зубы, — но так уж получилось, что я считала его милым и хорошим человеком, который заслуживал лучшей участи. И буду «возвеличивать» его сколько угодно, если захочу.

— Мисс Грейнджер, он умер. И это навсегда. Говоря, что его нет, — он неопределенно помахал рукой, — вы оказываете ему плохую услугу, потому что не признаете, что его жизнь была тем, чем была, и она закончилась, и оказываете плохую услугу самой себе, потому что не отпускаете его, — он вздохнул. — В этом вопросе можете мне поверить.

Гермиона сглотнула и почувствовала на языке вкус желчи. В ушах шумела кровь.

— Замечательно, — огрызнулась она. — Дин умер, потому что мы не смогли спасти его. Вы это хотели услышать? — она шагнула к нему и слегка удивилась, когда он отпрянул назад, но была слишком зла, чтобы обратить на это внимание; ее щеки пылали, боковое зрение будто застилало багровое облако. — Его больше нет, потому что мы предсказали неверно, и теперь я никогда не увижу его снова. Это моя вина, — она почти кричала, и на последнем слове голос сорвался. Гермиона была немного ошарашена тем, что только что наговорила самому черствому человеку из всех, кого могла вспомнить, но ей было наплевать. Поселившееся в ее сердце горе пробуждалось всякий раз, когда она думала о Дине. Гермиона чувствовала, как от унижения к горлу подкатывает рыдание, и чуть было не отвернулась, но гордость заставила ее остаться на месте, с вызовом глядя на человека, который не мог ее видеть.

Мгновение профессор Снейп стоял неподвижно и, казалось, глядел на нее. Потом резко развернулся и пошел по дорожке прочь.

Снейп не обернулся и не ответил, и Гермиона быстро обдумала возможность просто покинуть башню и отправиться в постель, но отбросила ее. Снейп мало чего делал просто так. Сжав зубы, она с мрачным видом пошла за ним; гнев все еще клокотал внутри.

Снейп остановился у одной из ржавых железных скамеек и сел. Когда Гермиона дошла до него, он жестом показал ей присесть рядом. Она неохотно подчинилась, опустившись как можно дальше от него; Снейп прочистил горло.

— Послушайте меня, мисс Грейнджер, — начал он, и Гермиона буквально ощутила: он готовится рассказать историю. Несомненно, он перенял эту причуду у Дамблдора — тот тоже любил травить байки. Возможно, Снейп ощутил, как она разочарованно закатывает глаза в гневе, но все равно продолжил.

— Когда-то я знал девушку, — произнес он. — Мы познакомились в юности. Она была сиротой, жила с какими-то моими дальними родственниками, и особой близости между нами не было. Но с возрастом она стала красива и очаровательна и могла бы выбрать любого из молодых людей, что увивались за ней. Однако они были ей не нужны. Она влюбилась в человека много старше и убедила себя, что он один подходит ей. Тот еще романтик, — прибавил Снейп. Он откашлялся и продолжил. — Тот мужчина не интересовался ей, но она умоляла его сделать ее своей любовницей. Наконец он устал от ее настойчивости и открыл ей правду: он был ее отцом, а она — внебрачным ребенком, и приказал больше никогда не попадаться ему на глаза. Она была так поражена этой печальной новостью — или просто впала в истерику — что достала нож, перерезала себе запястья и вспорола живот. Прямо перед ним. Наверное, ужасно испачкала ковер, — мрачно добавил он.

— Сэр! — воскликнула Гермиона. Это было уже чересчур.

— Разумеется, она умерла. Ее отец не был особенно хорош в целительской магии. Или не особенно старался, — он пожал плечами. — Как бы там ни было, ее больше нет.

Гермиона нахмурилась, но ее гнев уже утихал, сменившись толикой отвращения.

— Уверен, что вы не настолько тупоголовы, мисс Грейнджер, — сказал он. И, прежде чем она успела возмутиться, продолжил. — Смысл в том, что вы должны научиться терпеть поражения. Вот чего та девушка не умела. Неудачи неизбежны. То несчастье, что постигло вас обеих — всего лишь роковой случай, одно из тех бесчисленных совпадений, который только доказывают нам, что происходит обычно самое худшее, — он скривил рот. — Шутки богов, если угодно, — добавил он.

Гермиона отвела взгляд. В глубине души она все еще злилась, и чувство, что ее ударили по больному, не прошло, но звук его голоса немного успокоил ее. Он не говорил с ней так много не об арифмантике вот уже три месяца. Но образ Дина все еще стоял перед глазами и не покидал ее мыслей. Она закрыла глаза.

— Зачем вы здесь, мисс Грейнджер? — внезапно спросил Снейп.

— А вы не знаете? — язвительно спросила она.

Снейп лишь фыркнул и отвернулся. Она закатила глаза.

— Хотела привести в порядок мысли на свежем воздухе, — ответила она, внимательно разглядывая растущий неподалеку кустик полыни. Внезапно ее осенила мысль. — А вы здесь что делаете? — спросила она более дерзко, чем намеревалась. — Пытаетесь сварить какое-нибудь зелье? Вернуть крупицу былой славы?

Снейп резко вдохнул, но промолчал, и Гермионе стало немного стыдно. Возможно, он и не заслужил такого, но она обнаружила, что в последнее время у нее недостает ни терпения, ни вежливости для тех, кто сердит ее.

Некоторое время он сидел почти неподвижно, настолько, что она в итоге повернулась посмотреть, дышит ли он. Черные волосы в лунном свете отливали серебром, челюсти были крепко сжаты, и он показался Гермионе каким-то странным богом справедливости: слепым, но полным медленно кипящей ярости, мстительным божеством. Она отодвинулась от него подальше.

— Раньше я ухаживал за этим садом, — внезапно произнес он и вновь замолчал. Гермиона только кивнула. Некоторое время они сидели в тишине, потом Снейп прочистил горло.

— Я чувствую его, — произнес он. — Я чувствую, как все вокруг меня умирает.

— Все эти растения, — выдохнул он, и упавшая на лицо прямая черная прядь качнулась от легкого дыхания, трепеща перед двигающимися губами. — Я отбирал их, высаживал и растил. Ухаживал за ними. Убеждал самые трудные из них взойти. И они росли… они цвели благодаря мне. Они были прекрасны, такие красочные в солнечном свете. Я даже сажал цветы, распускающиеся ночью. Где-то тут еще есть несколько луноцветов… — он замолк, а Гермиона боялась что-нибудь сказать. Она никогда раньше не слышала, чтобы он так много говорил о себе. Она ждала.

— Но это не имеет значения, потому что я больше не могу их видеть, — так резко произнес он, что Гермиона слегка вздрогнула. — Я не могу выращивать их, — безжалостно продолжил он, — не могу поливать их, не могу заботиться о них, не могу срывать то, что мне нужно. Хотя, — он горько усмехнулся, — разумеется, они мне больше не нужны, — он скривил губы. — Они умирают. Все к лучшему, я полагаю. Некоторые выживут и без моего ухода, но в конце концов… в конце концов все здесь зарастет мятой.

Снейп тяжело сглотнул, Гермиона увидела, как опустились уголки его губ.

— Я сделал все это, — он почти шептал. — Я Озимандия, царь царей.

Он замолчал и, хотя сидел рядом с ней, казался невероятно далеким. Гермиона не знала, что сказать, так что ничего не ответила, а лишь глядела на растения вокруг, которые медленно погружались в дремоту или смерть. Он был прав; Садик зелий завянет без ухода. Без заботы… Гермиона закрыла глаза, внезапно почувствовав себя очень усталой, и попыталась думать…

Она ощутила легкое прикосновение руки к плечу и резко выпрямилась, заставляя прикасавшегося к ней быстро отдернуться. Гермиона моргнула… неужели она заснула? Она полностью села и потерла глаза. Снейп сидел рядом с ней, и она взглянула на него.

— Вам надо идти, — произнес он. Просто идти, не к себе в комнату, никуда конкретно, просто идти. Он хотел избавиться от нее. Гермиона кивнула, слишком уставшая, чтобы спорить, с трудом поднялась на ноги и, спотыкаясь, дошла по гравийной дорожке до камина, откуда отправилась в свою комнату.

Снейп оставался на месте, пока луна не зашла.

Человек, который стремится к мести, не дает своим ранам зажить.

Гермиона рассеянно смотрела в огонь, чувствуя, как тепло омывает обнаженные руки, а красный свет отбрасывал странные колышущиеся тени на изнанку ее век. У ее ног валялся «Ежедневный пророк», страницы были развернуты и разбросаны по насыщенно-бордовому ковру. Его зловещее присутствие, этого бледного гнетущего комка жестокости, распространяло по полу невидимый яд, который собирался у нее под креслом. Из какого-то детского страха перед воображаемым ползущим к ней нечто Гермиона поджала под себя ноги, упираясь ступнями в сиденье. Стоял ноябрь, холодало. Несмотря на слои одежды, она все равно продрогла до костей. На коленях у нее аккуратно лежало шерстяное клетчатое одеяло. Жаркое и колючее, но оно было у Гермиона годами, и девушка не могла заставить себя его выкинуть.

Она повернула голову, и чуть не увидела краешек скомканной газетной страницы, но успела вовремя отвести взгляд. Газета валялась на полу уже почти час, но Гермионе было противно прикоснуться к ней, даже чтобы бросить в огонь. Безобидные на первый взгляд белые страницы скрывали репортаж о недавних смертях от рук Волдеморта и его последователей, последнее свидетельство тому, что провалилась ее попытка остановить теперь кажущуюся неодолимой машину страха, которая готова была сокрушить Министерство и дух магического сообщества. Новые смерти, новая горечь; Гермиона чувствовала, как гнездится в ее груди знакомая мрачная ярость. Это неправильно, несправедливо.

Это было всего лишь ее глупое воображение, но когда она лежала ночью без сна или погружалась в беспокойную дрему, ей казалось, что она слышит крики жертв, которых не в силах была спасти. Напряжение хитроумным узлом завязалось в ее спине, и никакое количество горячей воды или расслабляющего мускулы зелья не могло ослабить его. Постоянная боль действовала ей на нервы, и ее терпение подходило к концу. Вчера она даже рявкнула на Рона, просто за то, что он в своей добродушной манере попытался развеселить ее, заколдовав волосы так, что они стали пурпурными. Она не знала, почему, но от зрелища, как его простое, честное лицо с надеждой расплывается в ухмылке, ей хотелось закричать, хотелось что-то сделать.

- Ну и что ты делаешь, а? — спросила она, и молящая улыбка сползла с побледневшего лица Рона, обрамленного нелепой копной пурпурных волос, свисающих на лоб.

— Просто что? Просто пытаешься отвлечь меня? Поднять мне настроение? — резким голосом спросила она, проклиная себя за истеричные нотки, но не в силах контролировать их. — Просто пытаешься заставить меня забыть, что ты, или Гарри, или твоя семья, или мои родители могут стать следующими? Спасибо, Рон. Огромное спасибо. В следующий раз, когда решу, что мелочи и банальности важнее моих забот, я буду знать, что нужно обратиться к тебе.

Даже теперь, два дня спустя, ее лицо залила краска стыда, и Гермиона уронила голову на руки, ощущая, как пылает лицо под пальцами. Глаза жгло от непролитых слез, сухих и горячих, но она была в силах сдержать их. В этом искусстве она становилась все лучше и лучше.

Уверившись наконец, что обрела в какой-то степени контроль над собой, она подняла голову, и от скользнувших по шее волос по коже побежали мурашки. Взглянув утром на себя в зеркало, она чуть не закричала. Опять. Под глазами пролегли темные круги, кожа казалась серой и безжизненной, а волосы дико вились и выглядели как застигнутый бурей стог сена. Желудок, как обычно, барахлил, сжимаясь и бурча на протяжении всех уроков, и она смогла съесть лишь несколько сухих черствых тостов да временами попить слабого чаю. Часы соскальзывали с руки и неторопливо вращались, когда она жестикулировала руками, циферблат переворачивался по заострившимся костям к нежной коже на внутренней стороне запястья. Она теряла в весе, и ощущала себя легкой и хрупкой.

Ей чудилось, будто видимый боковым зрением «Ежедневный пророк» движется, немного шевелится в неверном свете, и ее начала бить дрожь. Гермионе хотелось, чтобы это прекратилась, но, по крайней мере, дрожь была настоящей, а не каким-то странным призраком, пришедшим мучить ее.

Гермиона потрясла головой. Она чувствовала, что почти сходит с ума в одиночестве своей комнаты, в одиночестве своей жизни. Дин все не шел из головы. Ей казалось, что временами она слышит легкий звук его приближающихся шагов, хотя она никогда не могла определить, хотел ли он напугать ее или удивить, потому что в тот момент, когда она с отчаянно бьющимся в надежде сердцем поднимала взгляд, комната оказывалась пустой. И молча бранила себя каждый раз, когда думала, что видит краем глаза его темный силуэт — она просто принимала желаемое за действительное и прекрасно это знала; его нет здесь, и он никогда больше здесь не появится. Гермиона даже не знала, где он похоронен, и похоронен ли вообще, а не кремирован. Она помнила его живым, и не могла точно представить мертвым.

Гермиона застонала, откидывая голову назад. Она даже не так уж хорошо знала его. Это была просто большая не реализовавшаяся возможность, которая обещала быть хорошей, замечательной и чудесной, а теперь замерла навек в тот миг, когда только начала открываться перед ней. Скорее всего, он не оказался бы достоин того идеализированного образа, что она придумала, доброго мученика, что создало ее воображение, но в этом-то и была трагедия — она никогда уже не узнает. Она улыбнулась сама себе болезненной улыбкой: «У него даже не было шанса разочаровать меня», — подумала она.

И она была зла. Не потому, что осталось так много несказанных слов, так много не проведенных с ним дней, а потому, что его украли. Потому что должны быть еще разговоры и еще дни.

Гнев вздымался в ней, как крупа в супе, быстро кружась, исчезая и вновь появляясь в вечном кипении. В глубине души она понимала, что продолжает этот маленький фарс с профессором Снейпом лишь в одной надежде. В надежде, которой не суждено было оправдаться, что ей удастся найти способ заставить Волдеморта вернуть ей все, как-то вытянуть из его мерзкого змеиного тела ту жуткую полу-жизнь, которой он все еще обладал, и отдать ее Дину. Дину, который стал пеплом, Дину, который пошел на корм червям, Дину, который не заслужил такой участи. Который обладал всем, чего не было у Темного лорда: порядочностью, добротой, умением быть верным и заботливым другом. Он был ее другом, но она как-то упустила его, и что-то иное заявило на него права; и ей не хотелось ни спать, ни есть, пока тот, кто совершил это с Дином, не будет мертв.

Это немного пугало ее, и хотя кровь застилала глаза, а тело горело, частичкой сознания она испытывала отвращение к себе. Но Гермиона не обращала на это внимание, взамен усиленно сконцентрировавшись на мысли, что еще означает лично для нее победить Волдеморта, заставить его кричать и умолять; и ей казалось, что это справедливо, справедливо и правильно. Длинные ночи, когда она царапала арифмантические уравнения, приносили все меньше и меньше пользы, но ей было все равно. Что-то случится, что-то пойдет как надо, и тогда она получит то, чему решила посвятить жизнь — месть. Не самая благородная, чистая и мужественная цель, но именно она ярко светила сквозь отчаяние, обжигала через безнадежность, которая приходила после каждого нападения и каждой тихой, подозрительной смерти, не обезображенной Черной меткой. Ярко теплящийся свет поддерживал ее и, глядя на затравленное лицо профессора Снейпа, она думала, что он тоже жил ради этого.

Иногда Гермиона ненавидела его. Костлявая мрачная фигура в кресле напротив нее — это он содействовал долгому ужасающему возвышению Волдеморта в первый раз. Иногда, особенно после того, как он перестал быть слепым, ей казалось, что он может видеть сквозь повязку и просто надувает их всех. В такие моменты ей представлялось, что он все еще враг, работающий не на Дамблдора и людей, которых она любит, а на своего старого хозяина, и ей хотелось вскочить с места и вонзить ногти в его впалые щеки, разрывая липкую, полумертвую плоть.

И все же, иногда Гермиона ощущала в себе только жалость и чувство товарищества. С одной стороны, она знала, что он мерзкий и уродливый, но едва ли могла представить, чтобы он принимал участие в том, что в основном совершали Жрецы смерти. И все же, наверное, было что-то, иначе он не стал бы так отчаянно жаждать искупления. В темноте ночи ее разум рисовал ужасные картины: мертвые тела истекших кровью детей, души, которые срывают с кричащих лиц, окровавленные, с содранной кожей руки, ноги, туловища, вновь и вновь поражаемые Cruciatus. Гермиону едва не тошнило от этих мыслей, но тем не менее она могла представить любого безликого Жреца смерти, воплощающего их, с лицом Снейпа. Она все еще могла вообразить его с яркими темными глазами, но это лицо — образ, пронзающий ее череп и вглядывающийся в мысли, когда она пыталась с вызовом взглянуть в ответ — это лицо принадлежало кому-то другому, кому-то, кого больше не существовало. Когда она мысленно пыталась надеть на глаза повязку, образ растворялся, и перед ней представал печальный и встревоженный Снейп, Снейп, который работал, не рассчитывая на благодарность, и когда-то говорил с ней о книгах и философии.

В мыслях он всегда выглядел немного иначе, будто ее разум из какого-то глупого желания приободрить заставлял его казаться моложе. Однако она подозревала, что всего лишь вспоминала о том, каким он был в тот семестр, пока не обрел второе зрение. Люди меняются так постепенно; иногда трудно сказать, что конкретно изменилось. Ей казалось, что профессор Снейп такой же, как и всегда: тощий, костлявый, с кислым лицом, но когда она пыталась вспомнить его черты, он выглядел иначе — более энергичным, более поразительным. Никто не назвал бы его красивым, но он, безусловно, был особенным. Гермиона была уверена, что нечто действовало ему на нервы, разъедало его какую бы ни было душу, и это сказывалось на его теперешнем внешнем виде. Если бы только он сказал ей…

Но, может быть, его разрушало изнутри лишь напряжение от их неудач, и, если она не ошибалась, жажда мести толкала его к тем же пределам физически возможного, к которым стремилась она и которые, возможно, было не слишком полезно достигать.

Гермиона бросила взгляд на болезненно-белые газетные страницы на красно-золотом ковре. Они дразнили ее, но она все еще отказывалась к ним прикоснуться. «Пусть лежат, — горько подумала она. — Каждая страница — как храм неудачи».

Каждая бледная страница в свете камина отдавала нездорово-красным, как тлеющее пламя, и Гермиона чувствовала, как огонь в груди пожирает ее.

В ноябре в подземельях было холодно. Даже пытаясь не стучать зубами, Гермиона продолжала размышлять, что впервые видела профессора Снейпа в подобном состоянии год назад. Она потрясенно осознала, что посвящена в его маленькую тайну уже год, и работает с ним чуть меньше того. Десять месяцев. Десять месяцев. Ей казалось, что она трудится бок о бок со своим бывшим учителем зелий уже годами, в слабо освещенных комнатах, всегда по ночам, обретаясь почти за гранью возможного во владениях будущего. Было что-то ужасное в мысли, что с тех пор она провела большую часть времени в темноте, но, по крайней мере, это отвлекло ее от занудных уравнений, что она пыталась записывать.

Гермиона заметила, что профессор Снейп ведет себя странно, и это начало волновать ее. Правда, с тех пор как он почувствовал жжение Темной метки под кожей, он, казалось, отстранялся все больше, теряясь в собственной голове. Дело было не в магии — по крайней мере, Гермиона так не думала. Тот, кто направляется по неверному пути (который, по иронии судьбы, обычно оказывается и самым желанным), должен быть гораздо счастливее, чем Снейп сейчас. Скорее всего, это боль от черной мерзости, гадюкой свернувшейся у него на предплечье, заставляла его рявкать на нее, а потом забывать об этом, составлять целое уравнение и пренебрегать им. Теперь он потирал левую руку почти постоянно, был рассеян и не мог сконцентрироваться ни на уравнениях, которые выводил, ни на ее голосе, когда она заговаривала с ним. Сегодня ему даже не сиделось в своем обычном кресле. Он ходил туда-сюда, обходя по периметру комнату, как охотник, кружащий вокруг злополучной жертвы, и Гермиону посетило неловкое и, наверное, глупое чувство, что он охотится за ней. Было что-то в наклоне его плеч, в том, как он безупречно неподвижно держал голову, подбородок параллельно полу, невидящие глаза устремлены на точку в середине комнаты — что она подчас ощущала на себе тот холодный невидящий взгляд.

Черт, она замерзла, а он заставлял ее нервничать.

— С вами все в порядке, сэр? — спросила она, растирая руки. Казалось, Снейп не заметил, что она что-то сказала, лишь прошептал себе под нос несколько слов — полуоформленные обрывки мыслей, срывающиеся с губ.

Гермиона прикусила губу, пытаясь решить, что делать. Можно было переспросить, а можно было продолжить то, чем они занимались — ничего особенного, в общем. Она приняла решение: ее до смерти раздражало то, что на нее не обращают внимания и приходится волноваться из-за Снейпа. Может, это глупо с ее стороны, но ей не все равно, что с ним происходит.

Это сработало. Снейп прекратил кружить по комнате и повернул голову к Гермионе.

— Нет, никаких не надо, — произнес он, прежде чем возобновить ходьбу вдоль стен.

«Гм, ла-а-а-адно…» — Гермиона размышляла. Он явно начинал пугать ее.

— Я не спрашивала, нужно ли вам что-то, — осторожно сказала она.

— Это и гроша ломаного не стоит, — отрезал он, продолжая кружить.

Гермиона глубоко вздохнула, задумавшись, сможет ли она добраться до камина незаметно для Снейпа. Она опустила перо на стол перед собой, прежде чем начать медленно, избегая резких движений, подниматься на ноги.

— Что вы делаете, мисс Грейнджер? — резко спросил он.

— А я задавалась вопросом, что делаете вы, сэр, — попыталась оправдаться она, делая маленькие шажки назад, к середине комнаты. Ничуть не ближе к камину, но хотя бы дальше от Снейпа.

— Почему? — Снейп казался искренне удивленным, но в его голосе все еще слышался металл. — Я делал что-то не так? Пожалуйста, просветите меня, мисс Грейнджер.

— Я не знаю, — ответила она. — Вы ведете себя странно… — Никогда он столь таинственным образом не забывал о том, что делал сам.

Губы Снейпа изогнулись в полуулыбке-полуусмешке, на его лицо падал свет камина, и это напомнило Гермионе о той ночи год назад, когда она обнаружила его сжавшимся, как кровавый демон, в неверном свете. При обычном свете человек с нормальным состоянием рассудка посчитал бы эту ухмылку проказливой, даже очаровате

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: