НА ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О СМЕРТИ В РАННЕЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

Политическая обстановка в эпоху ранней Римской империи (принципата) не отличалась стабильностью: как отмечают римские авторы, времена относительной устойчивости перемежались периодами, когда «смена принцепса открывала путь к своеволию и беспорядкам» (Тацит, Анналы, I,16). Причиной тому, во многом, была двойственность идеологической основы режима принципата. Идейная дихотомия выражалась не просто в несоответствии декларируемых идеалов и ценностей республиканских времен реалиям нового времени, действительным потребностям и ожиданиям общества, но и в том, что действия находившихся у власти лиц диссонировали с нормами, которые они же пытались возродить[14].

Состояние ценностно–нормативного бинаризма и социального дисбаланса вызывало стремление к перераспределению властных прерогатив в обществе и семье, способствовало размыванию ранее ригидных границ между приватной («женской») и публичной («мужской») сферами, порождало феномен гендерного сдвига – смещения поло–ролевой идентичности индивида. Эти процессы сопровождались изменениями способов самоидентификации и вариантов репрезентации лиц определенного пола, оказывали влияние на действия людей и их мотивы, ценностные ориентиры и образ мысли, а также неотъемлемую составляющую менталитета индивидов любой эпохи – представления о смерти.

Так, маскулинизация римлянки, проявлявшаяся во включении в сферу женской субъективности мужских повседневных практик, способствовала преодолению рамок частной сферы и «обогащению» новыми смыслами восприятия женщиной смерти. Жизненный опыт римских императриц показывал их внутреннюю силу и стойкость, поскольку в походах периода принципата воинов нередко сопровождали жены, притом даже беременные (Там же, III, 33), разделявшие судьбу и часть обязанностей своих мужей, видевшие все ужасы и мучения походного образа жизни. Они испытывали на себе риск быть захваченными в плен и даже убитыми.

Стремление дезавуировать приписываемую женщине социальную «ущербность» толкало римлянок на узурпацию исключительного права домовладыки распоряжаться жизнью и смертью представителей своей семьи. По свидетельствам римских авторов, ради избавления от тяготивших рамок семьи и быта женщина была готова в «вино подмешать для мужа отраву из жабы» (Ювенал, Сатиры, I, 68–72) или ядом детей отравить за обедом (Там же,VI, 639–642).

Свое стремление к эмансипации древние римлянки сосредоточивали не только на желании расширить возможности самореализации за счет утверждения в общественной жизни – они пытались также нивелировать политику двойных стандартов в интимной сфере. В Древнем Риме считалось, что в гетеросексуальных отношениях мужчина играет «активную» роль завоевателя, а представительница «слабого» пола выступает в качестве «пассивного» объекта, своего рода трофея в борьбе между мужчинами за право обладания ею (Овидий, Искусство любви, II,233,247–248). Однако в эпоху ранней империи одним из вариантов перераспределения ролей в сексуальных отношениях была ситуация, когда женщина через «завоевание» предмета своей страсти демонстрировала проигравшим соперницам и самому мужчине свое превосходство (Там же, II, 435–436).

Другим способом демонстрации влияния в интимной сфере являлись внебрачные связи римлянок с рабами. Но подобные отношения, как и любые связи вне брака, воспринимались социумом прежде всего как проявление женской безнравственности и склонности слабой, движимой страстями женской души к разврату[15]. Кроме того, в представлении жителей Древнего Рима существовала прямая связь между женским прелюбодеянием и отравлением[16]. Так, командующий преторианской гвардией Сеян совратил жену своего политического противника Ливиллу, «внушил ей желание соединиться с ним в браке, стать его соправительницей и умертвить мужа (ведь потерявшая целомудрие женщина уже ни в чем не отказывает!)» (Тацит, Анналы, IV, 3).

Объектом для реализации женской мести нередко были дети, т.к. умерщвление ребенка рассматривалось как способ пресечь возможность воплощения отца – средоточия жестокости, похоти, разврата – в своем потомстве.

Процесс смещения гендерной идентичности у мужчин наиболее ярко проявлялся во внешних вариантах репрезентации. Императоры Калигула и Нерон «выходили к народу в цветных, шитых жемчугом накидках, с рукавами и запястьями, иногда в шелках и женских покрывалах» (Светоний, Жизнь двенадцати Цезарей, IV,52; VI, 51). Как утверждали моралисты, подобный «наряд был недостоин не только римлянина и не только гражданина, но и просто мужчины и даже человека» (Светоний, Жизнь двенадцати Цезарей, IV, 52).

Признаки гендерного сдвига у мужчин могли также обнаруживаться в нетрадиционных сексуальных предпочтениях. Если гомосексуализм в Древнем Риме не являлся девиацией, а считался одним из проявлений нормы, то сознательный выбор, особенно свободным и знатным римлянином, «пассивной» роли в однополых связях воспринимался как извращение, уподоблявшее мужчину женщине – существу слабому, зависимому, инертному.

Обвинения в любви к сексуальным практикам (неважно, мнимым или действительным), где мужчина представал в «пассивной» женской роли, часто использовались общественными деятелями в качестве доказательства политической слабости своего оппонента[17].

Таким образом, особым социальным явлением в эпоху ранней Римской империи был гендерный сдвиг, проявлявшийся в перераспределении функций, способов действия, вариантов репрезентации, сексуальных предпочтений между представителями разных полов. Для женщин процесс смещения идентичности был преимущественно направлен на преодоление своей юридической «неполноценности» в семье и самореализацию в сфере публичного. «Примеривание» римлянкой коннотировавшихся как маскулинные качеств и моделей поведения, с одной стороны, открывало перед ней возможность осознания кончины «чужого» – врага (как непосредственного противника римского государства, так и вытесненного из категории «своих» члена семьи) в качестве не вызывавшего скорби и сожаления деяния, но, с другой стороны, существенно повышало тревожность такой женщины за свою жизнь.

Феминизация мужчины, в свою очередь, проявлялась преимущественно во внешнем облике, а также в интимной сфере. Трансформация поло–ролевой идентичности мужчины была менее глубока и вариативна, а новый способ репрезентации практически не был сопряжен с опасностью для жизни.

Ставрополь, Ставропольский государственный историко – культурный

музей – заповедник им. Г.Н. Прозрителева и Г.К. Праве

«БОЖЕСТВЕННАЯ АВГУСТА»: ЖИЗНЬ РАДИ ВЛАСТИ

Ливия Друзилла являлась третьей по счету женой ОктавианаАвгуста и матерью его преемника, императора Тиберия. Наделяя Августа разного рода демоническими качествами, исследователи зачастую упускают из виду ту роль, которую в формировании политики первого принцепса играло его ближайшее окружение. Рядом с ним была его жена Ливия Друзилла, умная, хитрая и честолюбивая. И если она не вторгалась в государственные дела открыто, то, несомненно, влияла на мужа, его решения, замыслы, планы[18].

Ливия Друзилла, женщина знатного происхождения и красивая, стала женой Августа в 38 г. до н. э., когда ей было девятнадцать лет. От первого мужа она имела сына Тиберия, а через три месяца после свадьбы с Августом родился второй сын Друз Старший, который официально считался сыном ее первого мужа[19]. Свою собственную семейную жизнь Август нередко подчинял политическим интересам. Более того, он хотел представить свою семью в глазах римлян неким эталоном добропорядочности. Но она таковой не была.

Ливия Друзилла была моложе мужа на 5 лет и пережила Августа на 15 лет. Женапервого римского императора, мать будущего императора Тиберия, Ливия принадлежала к плебейскому роду Ливиев, но, будучи красивой, умной и расчетливой, удачно устроила жизнь. Август любил Ливию, окружил ее заботой и уважением, держал в курсе государственных дел, советовался по многим вопросам. Ее влияние на мужа, особенно в поздние годы, усилилось.

Ливия была расчетливой и, видимо, в чем–то лицемерной женщиной, которая в то же время поддерживала имидж достойной супруги «божественного Августа», разделяющей провозглашенные им семейно–религиозные идеалы[20]. Римские историки отзываются о Ливии как об интриганке, действовавшей, однако, крайне осторожно, за кулисами, устраняя некоторых родственников мужа, которые могли представлять опасность для еёсына Тиберия, с которым она связывала далеко идущие планы. Тацит справедливо назвал Ливию «матерью, опасной для государства, и злой мачехой для семьи Цезарей» (Tac. Ann. I. 10).

Между Ливией и Августом шла скрытая борьба, Ливия хотела, чтобы наследником был Тиберий. Принцепс же, не имевший своих сыновей, хотел, чтобы престол унаследовали его внуки. Ливия же этому тайно противодействовала.

Август высоко ценил Тиберия, считал его своим лучшим военачальником. Но юридически Тиберий не имел право наследовать принцепсу. В большей мере на это могли претендовать прямые потомки Августа, его внуки Гай, Луций и Агриппа. Привязанность к ним деда вызывала тревогу у Ливии, делавшей ставку на Тиберия. С завидной целеустремленностью Ливия начала устранять соперников своего сына.

В семейной жизни Августа явно присутствовалаатмосфера того же самого нравственного разложения, которое охватило и всю верхушку римского общества. Как писал Светоний, «сладострастным утехам он предавался и впоследствии и был, говорят, большим любителем молоденьких девушек, которых ему отовсюду добывала сама жена» (Svet. Avg. 71). Ливия прекрасно понимала, насколько удачную партию она сделала этим замужеством. Поэтому она сквозь пальцы смотрела на продолжавшиеся увлечения мужа. Более того – сама поставляла ему жертв его сладострастия, тщательно отбирая их так, чтобы среди них не оказалось сильных личностей, которыми он мог бы увлечься всерьёз. Расчётливый Август, как можно понять, ценил и уважал только столь же холодно–рассудочных женщин, поэтому Ливия устраивала принцепса. Это было поистине редкое единение душ двух бездушных людей[21].

Теперь Тиберий остался единственным родственником Августа, который мог стать его наследником. Когда Август встретился с пасынком после долгой разлуки, то отозвался о нем образно: «Бедный римский народ: в какие медленные жующие челюсти ему предстоит попасть». Вступив в восьмой десяток, Август чувствовал, как силы его покидают, говорил о желании «доброй смерти». Умер он на руках у Ливии со словами: «Ливия, помни, как мы жили вместе. Живи и прощай» (Svet. Avg. 99).

В последние дни жизни Августа Ливия проявила немалую активность. В связи с ухудшающимся состоянием здоровья принцепса, по словам Тацита, «некоторые подозревали, что тут не обошлось без злого умысла Ливии» (Тac. Ann. I. 5). Тиберий взял на себя управление Римом, а Ливия была принята в род Юлиев и получила имя Августы. При вступлении Тиберия на трон в адрес принцепса, как и можно было предполагать, полились неумеренные восхваления; то же относилось и к его матери. Раздавались предложения именовать Ливию «матерью отечества».

Однако намерения вдовствующей императрицы натолкнулись на неожиданное препятствие – таковым явился сам Тиберий. Человек уже немолодой и крайне самолюбивый, он, конечно, сознавал, чем обязан матери, но неимоверно тяготился необходимостью постоянно проявлять эту благодарность. Вскоре вражда их стала открытой (Svet. Tib. 50–51).

Ливия болезненно переживала метаморфозу, происшедшую с ее сыном, пыталась протестовать, но Тиберий стоял на своем. Полного разрыва между ними не произошло: для Ливии идти на это было бессмысленно и опасно — она сама устранила с его пути всех соперников. Тиберий же, особенно поначалу, нуждался в советах матери по многим важным проблемам. Тиберий не раз говорил, что женщинам не к лицу вторгаться в государственные дела. В итоге он почти перестал общаться с матерью. Тем не менее, само ее существование ставило моральную преграду самовластию Тиберия, и лишь после ее кончины террор с полной силой обрушился на римскую аристократию, не обойдя и императорскую фамилию.

Ливия скончалась в 28 г. в возрасте 86–ти лет. Тиберий, ни в чем не нарушив приятности своего уединения и не прибыв в Рим отдать последний долг матери, в письме к сенату сослался на свою занятость и урезал (из скромности) определенные сенаторами в память Ливии почести, добавив, чтобы ее не обожествляли, ибо так хотела она сама.

Жена Августа и мать Тиберия была, безусловно, неординарной, сильной и сложной личностью. Сохраняя внешнюю благопристойность, она активно участвовала в жёсткихинтригах, связанных с соперничеством и борьбой за власть и влияние. В полной мере стремилась она реализоваться как лицо, приобщённое к верховной власти, даже после смерти Августа. Но интриги Ливии все же были покрыты флером благочестия. После Августа наступила эпоха неприкрытого насилия. Сама же честолюбивая «Божественная Августа» Ливия Друзилла всю жизнь была одержима стремлением добиться власти. И даже сына, Тиберия, считала всего лишь средством к этому.

Ставрополь, Ставропольский государственный университет

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: