О риске социологического поиска

«Социальное» дословно означает «межтелесное», «межчелове­ческое». Это все, что связано с совместной жизнью людей, их со­принадлежностью друг другу, взаимной сопричастностью. Оно не подвластно восприятию физическими органами.

Социальная реальность символична. По сути своей она сфера смыслов и значений, рожденных внутри человеческого общения, в диалоге между людьми. Чтобы ее «увидеть», необходимо обрести социальное зрение. А даруется оно лишь тем, кто погружается в мир социальных символов, активно пользуется ими. И тут возника-

51

ет второе (не менее сложное) препятствие на пути к постижению общества: человек стремится понять то, неотъемлемой частью которого является сам. Он воспитывается и формируется (в той или иной степени) социальной средой, которая, в свою очередь, является результатом его общения с себе подобными.

Что здесь первично, а что вторично? С чего начать объяснение социальной жизни? Сосредоточиться ли на изучении социальных максим и правил или начать с изучения самих людей, наделенных волей, воображением, страстями, их природы и многообразия?

Социологическая традиция ограждает нас от поспешных реше­ний. С одной стороны, можно рискнуть и мысленно представить со­циум овеществленным. Явная измерительная (какой бы смысл мы ни вкладывали в это слово) направленность социологических мето­дов свидетельствует об этом. Кредо социологов, отстаивающих «строго научные» подходы к изучению общества («понять — значит изме­рить»), и по сей день имеет своих сторонников.

Действительно, общество воздействует на своих граждан: люди учитывают мнения и поступки других, но само общество — это их совместное творчество. Этим объясняется уникальное свойство со­циальной материи терять свою одушевленность, рассыпаясь в не­ловких руках исследователя, как только он пытается свести ее к вне­шним, «проявленным» и застывшим формам. Остаются схемы — исчисляемые, но безжизненные. Вспоминается тонкое наблюдение отечественного философа Э.В. Ильенкова о сходстве специфики «из­мерения» социокультурного пространства с законами квантовой физики: чем точнее измерительная процедура, тем сильнее дефор­мируется объект исследования. «Звуки умертвив», социальная наука вольна поверить алгеброй гармонию, но воссоздать гармонию с по­мощью алгебры ей не удавалось никогда.

С другой стороны, существует опасность, что эти абстрактные схемы полностью поглотят живого человека. В то же время желание воссоздать смысловое единство социального, а в нем — человечес­кую индивидуальность чревато размыванием границ социологии. Наука об устойчивых и повторяющихся формах совместной жизни людей подменяется размышлениями о душевном, что характерно для психологии, или философским поиском конечных смыслов существования мира и себя в нем.

Итак, лишая очеловеченное пространство его надэмпирическо-го, метафизического измерения, мы умышленно или по неведе­нию лишаем его и подлинного смысла. Если же этого не делать, то само существование социологии как стремящейся к строгим дока­зательствам науки окажется под угрозой.

Дерзкое желание описать рациональными средствами столь тре­петное, эфемерное вещество социального вот уже полтора века за-

52

ставляет социологов мучительно биться над решением одной и той же задачи: как, не впадая ни в одну, ни в другую крайность, пред­ложить миру эмпирически обоснованную интеллектуальную модель социума?

История социологии свидетельствует, что это зависит от самого мыслителя, дерзнувшего проникнуть в тайны социального, глубины, целостности его личности и, конечно же, его профессионализма.

Мечта об «абсолютном наблюдателе» лукава, предостерегает нас французский философ экзистенциально-феноменологической ори­ентации, один из основоположников феноменологической социо­логии М. Мерло-Понти. Любой социальный факт предстает перед нами «как один из вариантов жизни, частью которой является наша жизнь»*.

Хотим мы того или нет, мы придаем социальной реальности в нашем воображении ту форму, которой обладаем сами, те пропор­ции, которыми сами наделены. Социологическое видение немыс­лимо за пределами нашего ощущения мира и человека в нем. На­ука, как резонно утверждал выдающийся современный немецкий социальный философ М. Хайдеггер, — это «способ, притом реша­ющий, каким для нас предстает все, что есть»**.

Социальное — не просто объект, а скорее опыт наших взаимо­отношений с ним, осмысленный и потому значимый. Запечатлеть социальное можно только благодаря кому-то, через кого-то. Пренеб-регнуть этим соображением — значит не заметить третью чрезвы­чайно коварную особенность развития теоретической социологии. Ис­следователь фокусирует собою потоки реальности, преобразуя и осмысливая их в своей теории, которая всегда бывает не простым отражением изучаемого, а творческим воспроизведением действи­тельности человеком.

Наука всегда предполагает определенные взаимоотношения ис­следователя с изучаемой действительностью: она видится им так, как он можетее увидеть. «В какой бы «момент» мы ни взяли эволю­цию социологической теории, мы неизменно сталкиваемся с обра­зом ее конкретного носителя: теоретика, вынашивающего собствен­ное видение науки об обществе в лоне своего общего мировоззре­ния (и как неотъемлемую составную часть)»***.

Речь в данном случае идет не столько об индивидуальных харак­теристиках ученого (хотя они очень важны), сколько о понимании им возможностей и задач науки. Очевидно, что ученый описывает

* Мерло-Понти М. В защиту философии. — М., 1996, с. 88.

** Хайдеггер М. Наука и осмысление/Время и бытие. — М., 1993, с. 239.

*** Очерки по истории и теории социологии XIX — начала XX века/Отв. ред.

Ю.Н. Давыдов. — М., 1994, с. 3.

тот тип общества, в котором живет, в русле того мировоззрения, которое исповедует, и теми методами, которые может предоста­вить ему наука. Именно на этом настаивает социолог Ю.Н. Давы­дов, подчеркивая относительность, конкретно-исторический ха­рактер социологической научности, ее культурно-историческую обусловленность и современным теоретику обществом, и его неиз­бежно ограниченными познавательными средствами.

Все это свидетельствует только об одном: не существует и не может существовать единого, общепринятого научного «отпечатка» социальной действительности. Каждая авторская перспектива хоро­ша и интересна по-своему, каждая содержит в себе проблеск исти­ны, являет смысл, содержание социального в отпущенных ему пре­делах. Но только в совокупности, искусно дополняя друг друга, они могут вернуть нас к первооснове всех научных воззрений. «...В известном смысле история социологии — это сама социология»*. Впрочем, и история авторских социальных учений — это социология как таковая.

Тем не менее право войти в эту историю получают далеко не все,: исследователи. В большинстве своем это люди, которые осмелились пренебречь ироничным отношением к себе со стороны «профессио­нально опытных» коллег и по-детски бесхитростно усомниться, ка­залось бы, в очевидном: что такое общество, насколько доступно нам его изучение, и, если доступно, то как мы можем это сделать?

Существо этой трогательной «наивности», характерной для всех выдающихся социальных теоретиков, в способности к предельно откровенному диалогу с самим собой: «А для чего я занимаюсь социологией? Зачем мне это нужно и что на деле я могу предло­жить людям?»

Почему бы и нам не взглянуть на наследие западных теоретиков с этой точки зрения? Ведь эти вопросы, обращенные к себе, и составляют сердцевину творческого поиска, в которой наука и жизнь обретают полноту и цельность.