|
|
Лекции в Богородске и ПодпольскеМоя попутчица оказалась жительницей Богородска. Там один из членов нашего Московского Христианского Студенческого кружка организовал в последнее время небольшую группу молодежи, интересующейся вопросами Евангелия. Моя новая знакомая постаралась вызвать меня туда от имени кружка для чтения лекций. Прочел я в местном кинотеатре "Фантазия" лекцию на ту же тему: "Можем ли мы жить без Христа?" По окончании лекции ко мне подходит молодой человек в военной форме. - Товарищ лектор, позвольте пригласить вас на минутку в исполком. - Ну что ж, пойдем! Потребовали личные документы. Написали протокол. - "Вы называли гражданскую войну братоубийственной?" - Называл. - Ну, вот... Я, к сожалению, должен вас задержать. - Говоривший со мной был юноша лет 18, председатель исполкома. Я решил поговорить с ним по душам. "Слушайте... Я не советую вам меня арестовывать. Под арестом я уже был, и меня выпустили. Кроме того, предупреждаю вас, что завтра я должен быть в Москве для явки в Народный Суд по вызову (я подал заявление об отказе от военной службы по религиозным убеждениям). Вот у меня и повестка... В Москве меня хорошо знают, можете справиться обо мне... А только не задерживайте, будете иметь неприятность", - сказал я ему почти отеческим тоном. (Бывший учитель гимназии почувствовал перед собой своего ученика.) - "Покажите повестку... Ну, ладно, я отпущу вас, только оставьте вашу фотографию". - "Хорошо, но с условием, что вы мне ее потом вернете". (Впоследствии, мой знакомый эту фотографию у него забрал.) Следующая лекция в этом же помещении не была допущена - оно оказалось занятым. Зато мы нашли другой зал, самый большой в Богородске. (Кинематограф "Колизей" - на 1000 человек.) Здесь я прочитал лекцию "Смысл красоты", сопровождаемую музыкальными иллюстрациями из классической музыки (Бах, Бетховен, Шопен, Лядов) в исполнении одной пианистки. Главная мысль лекции: жизнь должна быть прекрасной, не только в созерцании, но и в действии. К этому зовет и природа и искусство. Но перейти от созерцания к действию может помочь лишь религия. Христос идеал красоты. И только Христос есть путь к очищению жизни от обезображивающего влияния греха и к преображению действительности светом идеала. Зал был переполнен. Некоторые коммунисты одобрительно отзывались о лекции. Не обошлось и без инцидента. В середине чтения погасло электричество, и мы оказались в абсолютной тьме. Я использовал этот момент, чтобы пояснить идею лекции: "свет начало красоты", хотя и трудно было говорить к невидимой публике. Но, по крайней мере, непрерываемость речи удержала тишину в зале. Принесли керосиновую лампу, а затем было исправлено и электричество. Для дальнейших выступлений нельзя было найти зала. Группа рабочих предложила устроить лекцию в местном православном соборе. Но настоятель, боясь ответственности, предложил мне получить специальное разрешение от Патриарха Тихона. Через несколько дней я посетил Патриарха в Москве, в Троицком подворьи. Патриарх очень сочувственно отнесся к чтению в соборе; он тут же выдал мне бумагу с собственноручной подписью и патриаршей печатью (она была также занесена в шнуровую книгу в канцелярии). Бумага гласила о преподании мне Патриаршего благословения на проповедь Слова Божия в православных храмах, при условии согласия местных настоятелей. Таким образом, ввиду будущих аналогичных случаев я получил разрешение на проповедь в храмах вообще. Через несколько дней лекция в Богородском соборе была устроена (на тему "Духовная жажда"), при большом скоплении народа. После одного из этих выступлений я хотел вернуться в Москву в тот же день, хотя и был очень утомлен. Друзья советовали мне отложить - и я, после долгих уговоров, согласился. Совет друзей оказался пророческим. На другой день я узнал, что поезд, вышедший накануне, потерпел крушение. Я видел у насыпи груду обломков. Об этом несчастьи мне рассказывали следующее. В одном из товарных вагонов (в теплушке), с открытой широко стенкой, красноармейцы распевали кощунственные песни. Вдруг сорвался откуда-то ветер и, сильным порывом налетев на этот широко открытый с боку вагон, сбросил его с рельс. Несколько красноармейцев (кажется, 8 человек) были убиты. Вспоминаю еще лекцию на тему о Христе в Подольске в местном Художественном театре. Все места были заняты. Так как, по обыкновению, была объявлена беседа после лекции, то руководство прениями было поручено знакомому студенту. Но перед началом лекции ко мне подошла за кулисами группа людей. Среди них был партийный агитатор П., который уже выступал против меня в Богородске, при явном неодобрении слушателей. "Мы предлагаем вам свой президиум", - сказал он. На это я ответил: - Но, ведь, это не митинг, а лекция. Мы сами ее устраиваем. (Лекция была устроена местной группой христианской молодежи.) Мне приходится поблагодарить вас... Но мы обойдемся своими силами. Я слышал, как П. сказал вполголоса: "Предъявите требование комитета партии". Человек с золотыми зубами, оказавшийся председателем исполкома, официально заявил, что председательство они, представители партии, берут в свои руки. Я признал это насилием, но все же согласился читать. Мы все вышли на эстраду. Председатель объявил собрание открытым, указав на некоторые общие правила (регламент) для желающих говорить. В публике послышался ропот по адресу неожиданного президиума. Мне было дано слово. Я объявил о неожиданно случившемся изменении в порядке собрания и сказал, что отвечаю только за свои слова, а отнюдь не за слова атеистов, присоединившихся ко мне против моей воли. Публика слушала меня очень внимательно. Когда я кончил, председатель объявил, что в качестве оппонента будет говорить товарищ П. П. стал излагать историю религии с древнейших, первобытных времен, стараясь показать суеверность всякого религиозного мировоззрения. Он говорил уже час... Публика стала протестовать... "Граждане! - сказал строго председатель. - Вы имели терпение выслушать гражданина М., так слушайте терпеливо и оппонента". "Мы не на вашу лекцию пришли..." - "Прошу к порядку"... - крикнул председатель, шла глазами того, кто осмелился возражать. Оппонент продолжал. Изредка слышался смех по поводу тех или иных его выражений. Было уже поздно. Записки одна за другой поступали к столу. Когда П. кончил, председатель сказал: "У нас есть еще два оратора". Публика взвыла от негодования. Это грозило затянуться часов до двух ночи. Было все очевиднее, что меня хотели взять измором. - Я не совсем здоров, гражданин, и потому не могу сидеть здесь так долго. - Товарищ лектор ссылается на нездоровье... Сидевшие на эстраде засмеялись. - Ну, хорошо... Могу я ответить прежде на записки, которые уже поступили?.. - Это, пожалуйста... Я предложил моему знакомому читать вопросы и возражения, поданные на записках. Отвечая на последнюю записку, я сказал общее заключительное слово, с призывом верить во всех этих вопросах жизни не мне или моим оппонентам, а Тому, Кто сказал: "Кто из вас обличит Меня в неправде? Если же Я говорю истину, почему вы не верите Мне". "Я свет жизни... Кто последует за Мной, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни". Раздался гром аплодисментов. И вдруг загремели стулья, и вся публика (человек 700) устремилась к выходам. "Товарищи, куда вы? - беспомощно кричал председатель. - У нас еще два оратора"... Но его голоса почти не было слышно. Всю публику как волной смыло... Мы остались одни. Председатель, стуча папироской по портсигару, говорил желчно: "Ну, что?., ваша взяла!.." Другой раздраженно обратился ко мне и студенту: "Эх вы... за гриву держитесь: бывшие вы люди!" "Ну что ж, это правда... - сказал я улыбаясь. - Христос именно к бывшим людям пришел, чтобы их возродить и сделать людьми". В коридоре за кулисами ко мне подошли двое рабочих, прося выступить еще у них на заводе с этой же лекцией. Но это устроить не удалось. Вопрос о военной службе Осенью же 1919 г. пришлось мне явиться в Народный Суд по делу об отказе от военной службы (о чем я уже упоминал). Считаю не лишним вспомнить здесь главные моменты, характеризующие мое отношение к военной службе. Еще со времени первых лет студенчества я стал отрицательно относиться к войне, под влиянием Нагорной проповеди, в силу завета Христа о любви к врагам. По окончании Университета я не подлежал военной службе, как штатный преподаватель гимназии. В 1913 г. я оставил государственную службу, посвятив себя Христианскому Студенческому Движению в России. От военной службы я был свободен, как прослуживший б лет учителем гимназии на государственной службе. И вдруг в 1914 г. грянула война. Тогда учительская льгота потеряла силу именно потому, что я не состоял на государственной службе. В дни объявления войны я жил у себя на родине, в селе Волынской губернии, в 70 верстах от фронта, где уже наступали австрийцы. Мобилизованных в пограничной области посылали непосредственно на фронт, не давая даже военной одежды, а лишь снаряжая ружьями и патронами. Я поехал в Дубно, где был воинский начальник. По дороге очень волновался. Теоретически вопрос о войне был ясен: я должен отказаться. Но практически непосредственная действительность, военное положение прифронтовой полосы ставило в тупик. Помню, я раскрыл бывшее у меня в кармане Евангелие - глаза упали на стих: "Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести" (1 Кор. 10:13). Я ухватился за эти слова, как за якорь - и все предал на волю Божию. Прибыли в Дубно. Воинского начальника в его управлении не оказалось. Он присутствовал на приемной комиссии в другой части города. Пришлось идти туда пешком, очень далеко. За год работы в Студенческом Движении от постоянных лекций, долгих бесед, поездок у меня переутомилось сердце, - и теперь я чувствовал себя особенно слабым, тем более, что мы проехали на телеге 35 верст. Врач в белом кителе, наклонившись, слушал мое сердце. Что-то сразу усмотрел и безнадежно покачал головой, сказав какое-то латинское слово. Мне дали белый билет, т. е. уволили вчистую. Отец, сопровождавший меня, сестра, плакавшая всю дорогу, - просияли. Я ощущал большую радость жизни. Да, испытание не было "сверх сил", как говорится в приведенном стихе. Как радостно было вместо фронта или тюрьмы оказаться в саду родного села! "Я знала, что так будет, - говорила одна знакомая, с которой мы много беседовали о Христе. - Вы должны еще остаться на этом свете для религиозной работы". В 1916 г. меня все же вторично мобилизовали. Я пошел на осмотр, захватив свой белый билет с указанием статьи о болезни сердца. Сердце нашли здоровым. У меня был невроз сердца, явственные перебои - врачи говорили о неизлечимости и смертельной опасности моей болезни всякую минуту. В санатории Крюково врач советовал оставить тревожную студенческую работу и вернуться к регулярной учительской службе. "А другой при студенческой работе будет здоров?" - спросил я. "Нет, это будет со всяким. Уж такая нервная работа..." Я остался при студенческой работе. И вот сердце все-таки поправилось. "Годен"... - сказал председатель комиссии (в Екатерининском зале Московской Городской Думы). "Постойте, ведь, я имею еще недостаток... Я близорук..." - "Снимите очки... Видите вон те знаки?.." - "Ничего не вижу"... - "А нас видите?" - спросил он раздраженно. "Вижу... Прошу вас исследовать меня инструментами"... - "Здесь нет инструментов... А посылать в госпиталь не велено..." "Вот я на днях был в Алексеевской городской лечебнице, и у меня рецепт на очки... три с половиной диоптрии". - "Это не документ". - "Ополчение 2-го разряда", - вдруг сказал председатель и поставил соответствующий штемпель. (Это означало свободу, ибо данная категория в то время не призывалась.) Через год новая мобилизация, но меня освободило положение штатного преподавателя, которое я временно совмещал со студенческой работой. Летом 1918 г. чехи взяли Самару. Установилась белая власть (так называемая учредиловская - управлял Комитет Членов Учредительного Собрания). В октябре подошли советские войска. Опять мобилизация (со стороны белых). Попал и мой возраст. Я написал письмо об отказе на основании религиозных убеждений и пошел на другой день в Управление воинского начальника. Прихожу к дому, вывески не нахожу. Спрашиваю у прохожих. Оказывается, Управление вместе с белыми войсками ушло из города. Установилась опять советская власть. Новая мобилизация, теперь со стороны красных. Иду в военный комиссариат, захватив то же самое письмо, как некоторое доказательство своего беспристрастия в вопросе войны: не помогал воевать белым, не буду помогать и красным. - Вы ведь из Москвы? Так вам в Москве и призываться, - сказали мне в комиссариате. В это время, уже с 4-го января 1919 г., стал действовать новый закон, в силу которого можно было освобождаться от военной службы по религиозным убеждениям, если подсудимый мог доказать свою искренность, а не оказывался, по тогдашнему выражению, "шкурником". Был организован "Совет религиозных общин и групп", куда входили представители различных вероисповеданий. Участвовали В. Г. Чертков, И. Н. Колосков (от христиан-трезвенников), П. В. Павлов (от баптистов) и т. д. Эти представители имели право быть экспертами на суде. Приехав в Москву, я подал заявление об отказе в местный Народный Суд (бывший Мировой суд). Вот настал день суда. Дело слушалось при открытых дверях. Присутствовали в публике знакомые, толстовцы, христиане-трезвенники. Я был вызван к столу. Экспертом моим был П. В. Павлов. Он разложил перед судьей в качестве вещественных доказательств ворох моих афиш лет за 10 и пояснил, что в Петрограде и Москве всякий слышал или эти лекции, или про эти лекции - и что в них всегда проводилась идея христианского идеализма, братства. Один из деятелей Студенческого Движения, хорошо знавший меня, попросил у судьи слова, как частный свидетель, и рассказал мою биографию, - между прочим, о том, как я ходил в народ, в течение многих лет, в качестве книгоноши Св. Писания, как вел кружки молодежи, собирал детей улицы в частную школу и т. д. Судья, человек лет 55, назначенный советской властью из числа прежних мировых судей, очень внимательно слушал. Я хотел еще высказать свидетельство о Христе и Евангелии, попросив дать мне "последнее слово". Но судья сказал: "Слова не нужно. Дело само за себя говорит"... И стал тут же быстро писать заключение. В конце заседания суда приговор был объявлен в следующей форме: "Именем РСФСР - прошу встать!" Все встают в напряженной тишине. И он читает постановление народного суда. (Привожу точно по выданной мне копии приговора). "1919 г. сентября 17 дня, именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, Местный Народный Суд Бронного участка г. Москвы в составе Народного Судьи Трухачева и очередных Судей-Заседателей, рассмотрев дело по ходатайству гражданина Марцинковского Владимира Филимоновича об освобождении его от военной службы по религиозным убеждениям, нашел, что означенное ходатайство исключает всякую возможность сомневаться в полной искренности и убежденности просителя, как твердо стоящего на пути заповеди Христа о любви и стремящегося многолетними работами заронить своими проповедями среди молодежи и детей улицы ту искру любви, которая только и может обогатить духовную жизнь народа вообще, а в частности молодежи в период ее неокреплости и неустойчивости в своих убеждениях, обуреваемой современной разрухой. Таким образом, проситель Марцинковский является одним из сеятелей на ниве Христовой, достигающим или, по крайней мере, стремящимся достигнуть благих всходов. Исходя из всего вышеизложенного и суммируя доводы экспертизы, Суд определяет: гражданина Марцинковского Владимира Филимоновича от несения военной службы во всех ее видах, как активной, так и вспомогательной, освободить, предоставив ему право работать на пользу молодежи и детей улицы, оставаясь организатором и проповедником всюду, где нищета духовная ищет и просит подаяния и пищи духовной. По объявлении копию с настоящего определения выдать просителю и сообщить в Совет религиозных общин и групп". Раздались аплодисменты. Меня поздравляли. Одна дама-толстовка сказала мне приблизительно так: "Было такое чувство сегодня, как будто совершалась подлинная литургия". Дома была большая радость. Ведь некоторые подобные дела кончались назначением в строй, в случае отказа - заключением в тюрьму; в лучшем случае, определяли в эпидемический госпиталь. Освобождали не только судьи, подобные тому, который разбирал мое дело, но и современные, из рабочих. Я присутствовал при подобном процессе, когда судья, рабочий М., освободил студента О. православного вероисповедания (это всегда труднее, чем при свободно-христианских верованиях, потому что православная Церковь обычно признает войну с христианской точки зрения. Данный студент цитировал отрывки из творений Отцов Церкви, отрицавших войну, например, из Ефрема Сирина). В последнее время нередко евангельские христиане и баптисты присуждаются за отказ к тюремному заключению, хотя бывали случаи досрочного освобождения, когда самим фактом сидения и соответственным наблюдением над жизнью заключенного достаточно выяснялась убежденность подсудимого. В начале революции, когда на окраинах, в провинции значительно процветал личный произвол - были печальные случаи жестокости. Так толстовец X. был поставлен под расстрел. Стоя перед взведенными на него ружьями, он сказал солдатам: "Помните, братья, что расстреливая мое тело, вы расстреливаете свою душу". Выстрелов не последовало. Командир собственноручно застрелил X. из револьвера. Надо сказать, что и при старом режиме бывали случаи, обнаруживавшие стремление освободить искренних "религиозников". Мой друг А. после отказа от военной службы был отдан в психиатрическое отделение военного госпиталя в Москве (в Лефортове) на испытание и пробыл в ужасной обстановке, среди умалишенных, 6 месяцев. Он к тому же артист-певец, окончивший Московскую Консерваторию. По его свидетельству, молитва и чтение Евангелия спасли его от душевного заболевания. В особенности, он пережил там, по его свидетельству, силу и глубину 8-ой главы Послания к Римлянам: "Любящим Бога - все содействует ко благу... Если Бог за нас, кто против нас?.. Ничто не отлучит нас от любви Божией во Христе Иисусе"... Когда он стоял перед судом, председатель (генерал), всматриваясь в его лицо, сказал членам комиссии: "Обратите внимание на его улыбку... Это человек ненормальный". И вот какое свидетельство ему было выдано - я читаю его и привожу теперь по памяти. Сообщалось, что А. страдает душевной болезнью - mania religiosa, - ввиду 1) сообщаемых им каких-то таинственных сношений с Божеством (на вопрос: "кто внушил вам отказ?" - он ответил: "Господь"), 2) дурного самочувствия при виде оружия и 3) полного равнодушия к своей судьбе. Я думаю, и Сократу можно было бы выдать такое же свидетельство: ведь и он сообщал о божественном голосе (daimonion), который руководит им, и он равнодушно принял смертный приговор. В результате А. был освобожден, но как "душевнобольной" он должен был лишиться места учителя пения в одной из московских городских школ и стал регентом в Общине Евангельских Христиан.Суд над церковниками Одним из значительных моментов борьбы с религией было вскрытие мощей. В связи с последним зимой 1919-1920 гг. слушалось в Верховном Трибунале дело А. Д. Самарина, Н. Д Кузнецова и др. Суд происходил в Голубом Зале Союзов на Большой Дмитровке (б. Дворянское Собрание), при открытых дверях: ему был придан характер так называемого "показательного процесса". Заседания продолжались 6 дней; каждый день мне удавалось побывать там хоть некоторое время. За столом на эстраде сидел председатель Трибунала Смирнов и другие члены этого учреждения. С правой стороны - общественный обвинитель, б. Главковерх [Верховный Главнокомандующий] Крыленко. В глубине эстрады виднелась фигура поэта Демьяна Бедного в военной одежде защитного цвета. С левой стороны на скамье подсудимых был ряд духовных лиц - игумен Звенигородского монастыря о. Иона и еще несколько монахов, священник Н. Цветков, б. оберпрокурор св. Синода А. Д. Самарин, профессор Н. Д. Кузнецов и др. Дело состояло в следующем. При вскрытии мощей Саввы Звенигородского в раке не оказалось нетленных останков, а были найдены лишь кости. По словам некоторых монахов, один красноармеец плюнул в раздражении на череп, вынутый из раки. Представители другой стороны доказывали, что красноармеец, возмущенный неожиданным обманом, действительно плюнул - но не на череп, а на пол. Слухи о кощунстве распространились в толпе - она бросилась на коммунистов, было кровопролитие, кажется, и убийства. В оправдание себя, монахи пустили в народе слух, что нетленные мощи были в гробнице, но они "ушли" от недостойных очей и рук кощунников. Так как организацию защиты Церкви, охраны Патриарха и т. п. взял на себя так называемый Всероссийский Совет Приходов, - то он и был обвинен в подстрекательствах, следствием которых были убийства (в различных местах РСФСР). Надо заметить, что большая часть народных беспорядков в годы революции возникала, насколько мне известно, на религиозных основаниях. Представитель Чеки, командированный в Звенигород для расследования дела на месте, присутствовал тут же в качестве свидетеля. Зал был переполнен. Не буду приводить всех подробностей судоговорения, допроса свидетелей, подсудимых. Во всем процессе ярко ощущалась русская церковная история в изломе: сталкивались два мира, или, вернее, две идеологии - государственная религия и, как реакция против нее, государственный атеизм. Досадно было видеть, что сторонники религии, большей частью искренние, страдают за интересы не религии, а строя и класса, для которых религия была лишь средством. Разоблачение этих сторон официального православия составляло силу речей прокурора Крыленко, незаурядного оратора с чеканным юридическим языком и четкой медленной речью, особенно явственной благодаря западнорусскому акценту. Вскрылись также печальные стороны нравственной жизни некоторых монахов. Особенное впечатление произвели "последние слова" подсудимых. Профессор Кузнецов сказал: "Я всегда боролся за отделение Церкви от государства. Теперь мне приходится страдать за грехи официального христианства. Вам нужна моя кровь - берите ее. Пусть моя могила послужит напоминанием всем, кто содействует обмирщению Церкви". Спокойно и с достоинством говорил А. Д. Самарин. Игумен Иона, монах с худощавым, аскетическим лицом, вынул из кармана маленькое Евангелие и, перекрестившись, прочитал из того места, где описываются страдания Христа: "В шестом часу настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого". "Вчера здесь потухло электричество", - говорил он дальше: - и мы все были во мраке. Это напоминает мне затмение, бывшее во время крестного страдания Того, Кто был Свет мира"... Священник Ц., почтенный старец, с львиной гривой седых волос, несколько трясясь от волнения, вышел из скамей. Стал лицом к народу и, осеня себя широким крестом, сказал громким взволнованным голосом: "Клянусь Всемогущим Богом, что меня обвиняют несправедливо"... Последняя речь обвинителя Крыленко. Какого приговора он потребует для подсудимых? Он говорит гневно, с горящим взором; в слове его слышится свист бича, рассекающего воздух, иногда меча, занесенного над головой подсудимых. "Самарины, Кузнецовы - все это генеральный штаб, сознательные вожди той идеологии, с которой пролетариат борется не на жизнь, а на смерть, беспощадно... Они должны быть изъяты"... Публика замерла... словно ее не стало в этой жуткой тишине. "И всем подобным интеллигентным руководителям придет тот же конец... Дело Патриарха Тихона у меня уже здесь в портфеле"... Трибунал ушел для совещания. Оно было очень продолжительно. Наконец судьи возвращаются в зал, и председатель Смирнов прочитал при напряженном внимании зала приговор. "Самарина, Кузнецова подвергнуть высшей мере наказания, т. е. расстрелять!"... произнес он четко, с расстановкой. В публике послышался вздох ужаса. Но затем приведено было пояснение, что, так как накануне Совнарком принял отмену смертной казни, то расстрел заменяется тюремным заключением на 5 лет. Некоторые (дьякон, простой монах и др.) были оправданы и освобождены, ввиду несознательности, бескорыстия, пролетарского происхождения и тому подобных привходящих оснований. Сидя в зале, я почувствовал, что и мне рано или поздно придется быть в положении подсудимого - поскольку власть не различает официальной и "политической" религии от религии вообще, поскольку "всяк за всех виноват", наконец, поскольку среди обвинителей могут быть лица, борющиеся с религией, как таковой...  Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...  Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...  ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...  Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом... Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|