Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Тюремные нравы (воры, их этика)





Тюрьма - это маленький мир. А мир, как море. При общем обзоре оно кажется красивым и величественным. Но зачерпните из этого моря стакан воды и подвергните его микроскопическому исследованию! Сколько вредных бацилл найдете вы в нем! В таком стакане и я имел возможность наблюдать всю неприглядную картину жизни в ее обнаженном виде. Не забудьте, что это была уголовная тюрьма. Преступники, сидящие в ней, обычно не только не отучиваются от своего ремесла, но еще совершенствуются и теоретически и практически. Здесь встречаются между собою воры всех видов - и те, которые, говоря на их жаргоне, работают "по-сухому", т. е. без пролития крови, и "мокрушники", т. е. не останавливающиеся при грабежах и перед убийствами; здесь и форточники - те, которые просовывают в форточку окна малыша для того, чтобы он открыл изнутри двери взрослому грабителю. Различаются еще "берданочники": это начинающие воры, те, которые работают на вокзалах, утаскивая у зазевавшегося мужика "берданку", т. е. мешок с провизией. Ремесло это имеет свою разработанную технику. При организованных кражах, например, выставляется на улицу караульный, который, видя приближающихся людей, говорит в качестве сигнала слово: "шесть". Это слово может создать такое впечатление, как будто поблизости производится какая-нибудь измерительная работа и т. п. То и дело повторялись в тюрьме кражи. У моего соседа из запертой камеры исчезла корзина с пасхальными продуктами. Раз, когда я шел в баню, и мы толпились у дверей, ожидая их открытия, у меня из кармана исчезли носки. В другой раз кто-то похитил из моего пиджака, оставленного в предбаннике, записную книжку, очевидно, приняв ее за бумажник. Жаль было лишиться адресов и заметок, которые там были, и я решил обратиться с просьбой их вернуть. У меня было тогда уже знакомство среди воров - некоторые из них получали у меня пищу, и потому не более, как через полчаса, книжка мне была возвращена - удержаны были лишь карандаш и зеркальце... за труды, так сказать. В камерах шла карточная игра, однажды кончившаяся кровопролитием. Обитатель одной камеры вонзил кухонный нож в грудь своему партнеру за то, что тот не хотел платить проигрыша. Думали, что рана пришлась в сердце. Раненый был увезен в больницу в безнадежном состоянии. Но, ко всеобщему удивлению, он выжил. Картеж иногда сопровождался попойками. Откуда доставали водку - это большая тайна. Однажды была похищена из канцелярии четверть денатурированного спирта. По утрам во время прогулки арестанты собирались у наружных окон подвала - там помещались только что прибывшие из других тюрем: тут были люди из Орла, Ташкента, Самары. Происходила оживленная торговля в виде товарообмена: выменивались кушаки, шапки, верхняя одежда на хлеб. Иногда буйная вольница оборванцев ("шпана") устраивала и набеги - нападения на неопытных и беззащитных из вновь прибывших. Жертвой такого избиения оказался однажды крестьянин, у которого была с собой большая коврига хлеба. Его сбросили на пол и били пресловутыми железными ножками от кроватей, но он упорно держался за свой хлеб, легши на него животом. Так его и провезли за ноги до дверей. На его крик прибежал наконец надзиратель, - но виновники моментально скрыли всякие признаки своего участия в избиении. Многие безобразия делались не только от голода или от грубости, но и просто от скуки. Вор, обычно, - натура очень деятельная, жаждущая применения энергии, изобретательности. Мне рассказывали, что некоторые из них, "проработав" летом, на зиму сознательно стараются попасть в свой дом, т. е. в тюрьму, и даже умеют совершить для этого преступление соответственного калибра, будучи хорошо знакомы с параграфами закона о наказаниях. Да и кто же примет к себе клейменого человека, если б он и хотел стать на путь честного труда? Воры помещались, главным образом, в верхних этажах. Они были между собою организованы, и среди них господствовали те, кто пользовался авторитетом за свое уменье, ловкость. Общим героем был некто Г., юноша очень способный и живой, вежливый, хорошо одетый, с кольцами на руках. Часть верхнего коридора занимали несовершеннолетние. Воспитательная часть над ними была поручена нескольким политическим (тут были - С. Е. Трубецкой, Леонтьев, Анциферов, Щепкин и др.). Они учили подростков наукам, но, по их словам, авторитета среди них завоевать не могли. Таковым пользовался один из подростков А. Если пропадет что-либо, например, казенная вещь, - и вы хотите ее найти, то обратитесь к А. Он созовет все отделение - выстроит всех, начнет ругать и даже бить подозреваемых до тех пор, пока вещь не будет возвращена. Начальство вообще считалось с авторитетом этих вожаков, обращаясь к ним, как к посредникам. Однажды случилась дерзкая кража. В одной из камер нижнего этажа помещался часовой мастер, тоже заключенный. От отбывал наказание своим профессиональным трудом, починяя часы у служащих. Однажды в воскресенье утром он отсутствовал из камеры. В ней оставался его сосед, который должен был стеречь вещи. Однако этот караульный обладал хорошим сном, а тюремный вор работал так тонко и деликатно, что не побеспокоил спящего: он открыл дверь и успел забрать 10 штук часов. Часовщик вернулся и, к ужасу своему, заметил пропажу. Среди вверенных ему часов некоторые принадлежали высшим чиновникам. Он вообще был искусный мастер (от фирмы Буре). Начальник тюрьмы принял энергичные меры. Был произведен тщательный обыск - но безрезультатно. Наконец, пришлось вызвать вожака Г. в кабинет начальника. На требование вернуть часы Г. цинично выругался: "Если вы, гражданин начальник, гарантируете полную безнаказанность за это дело, все часы будут вам возвращены через полчаса". И что же? В обещанный срок украденные вещи были доставлены начальнику. О поразительной ловкости воров рассказывал мне одну историю анархист М. Он сидел однажды в Петроградском сыскном отделении. В арестантской камере этого отделения было замечено подпиливание оконной решетки. Самой пилки никак не могли найти. Наконец, явился сам начальник сыскного отделения, знаменитый С. Он сразу подошел к одному из известных воров с вопросом о пиле. Тот, улыбаясь и фамильярно похлопывая по плечу начальника, приветствует его и с полным спокойствием на лице утверждает, что пилы здесь ни у кого нет. Приказывают всем снять и оставить всю одежду в камере, а затем выйти в соседнее помещение. Все поиски напрасны. "Иванов! - говорит озадаченный начальник, обращаясь к упомянутому главарю: - Где же пила?" - "Пила здесь! В этой комнате, - смеясь, говорит И.: - Ну, что вы мне дадите, если скажу, где она?" - Даю слово, что ты будешь выпущен, - расщедрился начальник в азарте. - Она, пила-то, вон где, - сказал Иванов, поднимая воротник пальто у начальника... Все так и ахнули... Оказывается, что Иванов при первых же словах, когда похлопывал начальника по плечу, подсунул ему за воротник миниатюрную, свернутую в кольцо тоненькую пилку.

* * *

Старик Михеич на прогулке рассказывал мне об одном воре следующее. "Тут сидит один уже лет двадцать с перерывами; прозвище ему Кот. Так вот этот Кот сегодня здорово пробрал одного молодого воришку, который украл "пайку" хлеба у своего соседа, когда тот ушел на работу в мастерскую. "И не стыдно тебе, - говорит он, - у своего же товарища красть? И разве ж это работа?" За нетоварищеские поступки вообще следует строгое и беспощадное взыскание. Помню, привели раз партию новых арестантов. Они стояли у конторки, внизу, в ожидании распределения по камерам. Вдруг, как коршуны, налетели сверху, гремя по железным лестницам, арестанты и стали жестоко избивать одного из новоприбывших железными ножками от кроватей. Надзиратели еле вырвали его, и он, весь окровавленный, был отправлен в околоток. Оказывается, он в прошлом выдал милиции кого-то из воров, и ему был вынесен товарищеский приговор о наказании, лишь только он появится на глаза. Особенно они сердились на одного арестованного чекиста, убежденные, что он сидит с целью разведки. Его избили и даже сбросили с балкона второго этажа на асфальтовый пол. О. Георгий ночью перевязывал его, и он, по его собственной настойчивой просьбе, был отправлен из Москвы в Орел. Чувство благодарности очень развито среди этих арестантов, хотя выражают они его, конечно, на своем оригинальном языке. Один из интеллигентов, поддерживавший вора остатками обеда, впоследствии, когда этот вор вышел на свободу, получил вдруг передачу - масло, творог и яйца и при этом записку: "Примите благодарность от трудов рук моих"... Ясно было, что он очистил чей-то погреб, но пришлось передачу принять. Как сказано было уже, мы почти лишены были созерцания природы. Один из арестантов вздумал поймать голубя, доверчиво влетевшего в окно камеры. Соседи возмущенно кричали на него, вскоре и другие были охвачены гневом, грозя "проломить череп" дерзкому насильнику. Так нежные чувства к слабейшей твари уживались с невероятной грубостью и цинизмом в одних и тех же людях.

Жажда свободы

(Смертельная голодовка, побеги)

Конечно, мечта о свободе - основное переживание каждого арестанта. Поэтому всякие слухи об амнистии (или, в просторечии, - "амнизии") ловятся тюрьмой, как сложной антенной радиоаппарата. Весь гвалт, шум, ругань стихают мгновенно, когда от стола раздается крик вроде следующего: "N 200. Степанов!., на свободу". От этого магического слова не одно сердце забьется надеждой, что вот-де некогда придет и мой день. Иногда кто-либо из арестованных шутя выкрикивал имя одного из своих соседей с прибавлением слов - "на свободу". Вызываемый выскакивал в коридор, но навстречу ему уже кричали со смехом: "Радиопараша!" А это на тюремном жаргоне означает ложное сведение. Хорошо зарабатывал в одной из камер калмык-ламаит: он занимался предсказаниями и за умеренную плату гадал посредством простой палочки, снабженной зарубками - насчет времени выхода на свободу. Но вот в чем выливалась страстная тоска русского человека по вольной волюшке - так это в песне. Вечером при закате солнца вдруг слышу - затягивают в одной из камер стройно и созвучно известную песню. Через некоторое время пламя песни перебрасывается в другую камеру, ей отвечает третья, четвертая, как многоголосое эхо - и вот уже вся тюрьма как бы пронизана жгучей тоской и томлением, и кажется, что каждая решетка претворилась в струны, вибрирующие и поющие, зовущие на простор, рыдающие в неволе.

Сижу за решеткой
В темнице сырой
Вскормленный на воле
Орел молодой...

Мой грустный товарищ,
Махая крылом,
Кровавую пищу
Клюет под окном.

Клюет и бросает,
И смотрит в окно,
Как будто со мною
Задумал одно.

Зовет меня взглядом
И криком своим
И вымолвить хочет:
"Давай, улетим!"

Мы вольные птицы...
Пора, брат, пора -
Туда, где за тучей
Белеет гора...

Туда, где синеют
Морские края,
Туда, где гуляем
Лишь ветер да я.

"В час заката и у бедного рыбака весла золотые", а песня раздвигает душные стены тюрьмы и вливает новую силу в бедных, томящихся в неволе людей. И нет-нет, да и потянет опять к окну, которое, как магнит, привлекает к себе. Во время прогулки слышу суровый окрик часового: "отойди от окна!" Белая фигура, усевшаяся за решеткой, не двигается. "Отойди от окна!.." - Ббах!.. Раздается выстрел... Кирпич и известь сыплются нам на головы. Пуля падает тут же. Ударившись о кирпич, она развернулась в свинцовую розу (я храню ее у себя до сих пор). Другой раз дело обошлось не так благополучно. "По коморам!" - раздается крик часовых в неурочный час. Что это за внезапная тревога? Оказывается, в нашем этаже, в камере N 188 сидел такой же любопытный в окне. На предупреждения часового он ответил руганью. Тот выстрелил - пуля попала в рот арестанту. Мгновенная смерть... Мозг и кровь обрызгали стены... Помещение сейчас же стали приводить в порядок, а всех арестантов на это время, боясь беспорядка, заперли в камерах. Какова судьба! Этот арестованный через несколько дней ожидал свободы. Его жена с маленькими детьми пришли "принять" своего отца, и вот, вместо ожидаемой радости, какое тяжкое горе!.. Часовой не мог уже после этого служить - он пережил нервное потрясение. Рассказывали, что он выстрелил необдуманно. Один из помощников начальника прогуливался в это время с барышней - он наблюдал за часовым, и это подзадорило служебную ретивость солдата. Сижу в амбулаторной комнате, пишу имена больных. О. Григорий, как милосердный самарянин, обмывает гнойные раны. Каждого старается утешить бодрым словом, шуткой-прибауткой. Отворяется дверь: вводят под руки, вернее, вносят парня лет 20, с бледным лицом и воспаленным взором. Накануне он был в суде на Мясницкой улице. В перерыве, воспользовавшись моментом, когда часовым принесли хлеб и они делили его между собой, он выпрыгнул в окно на улицу, с высоты второго этажа. Поднявшись с земли, пустился бежать, но охрана, выскочившая из-под ворот, задержала его. Ноги смельчака оказались ранеными в сухожильях - на другой день он уже не мог стоять. Я смотрел на него. Бедный, безумный Икар, понадеявшийся на свои восковые крылья! [Согласно греческому сказанию, Икар, сын Дедала, полетел на восковых крыльях, но при этом поднялся слишком высоко и близко к солнцу: крылья растаяли - и он упал в море (которое поэтому называется Икарийским).] И все же, как характерна эта готовность выпрыгнуть из окна тюрьмы на улицу, "из царства необходимости в царство свободы", эта "способность русского человека на рискованные предприятия!" В этом прыжке есть нечто пророческое: не выдержал русский человек неволи буржуазного строя жизни; очертя голову он бросился в водоворот величайшей в мире революции. Но не погибнет он, - как народ, возлюбивший свободу - ибо и Бог ее возлюбил. И придет час, когда израненный и измученный, он окажется во врачебнице у милосердного самарянина, который будет возливать на тяжкие раны евангельское вино и елей... Иногда, если желанная свобода долго не приходила, арестант объявлял голодовку, так называемую смертельную. Врач сообщал об этом начальству, и дня через три, обычно, приходило какое-либо распоряжение - о вызове на допрос, о пересмотре дела, а то и об освобождении. Но были случаи и более сложные. На прогулке знакомый еврей сообщает мне о новом заключенном, который помещен в карантине. Он, по-видимому, ненормальный, и его собираются перевести в психиатрическую лечебницу. Больной вызывающе сидит на окне и просит часового стрелять в него; но часовые уже предупреждены о нем. Он ковыряет штукатурку тюрьмы большим ржавым гвоздем, грозя разрушить таким образом это ненавистное учреждение. Его смертельная голодовка продолжается около недели. Но он обладает изумительной силой духа, выходит на прогулку, острит с арестантами. Лицо у него землисто-желтое, черты заострились, виски впали: под высохшей кожей ясно обрисовывается костяк лица. Это бывший кадровый офицер Н., теперь отказавшийся от военной службы по нравственным убеждениям. Добившись приема у начальника, этот заключенный говорит с ним дерзко, требуя свободы; в конце разговора он схватывает чернильницу и бросает в начальника. "Вы, пожалуйста, ничего не просите насчет этого безумца, - раздраженно говорит мне начальник вскоре после этого события: - вот видите, пятна на столе - это вчера он бросил в меня чернильницу"... После безрезультатного разговора с начальником Н. объявляет о своем решении покончить самоубийством. Он уже пробовал повеситься на крюке для лампы - но крюк разогнулся. Я иду к нему с отцом Георгием. Напоминаю ему о его матери, которая не перенесет этого удара. "Да вот о матери-то я только и думаю... Это единственное, что меня останавливает". На другой день после беседы он говорит мне, слегка улыбаясь: "Вы с о. Георгием устроили вчера "подкоп любви" - и я отложил свое решение... Но сегодня уже окончательно решился"... Он весь нервно возбужден, от него идет какой-то странный, острый запах разложения, очевидно, от голодовки. Я чувствую, что он не шутит, что надо действовать решительно. - Михаил Иванович... Вот вы все от людей свободы требуете... А обращались ли вы к Богу с этой нуждой? -...К какому Богу? Я не верю... - Но тем не менее Он есть и слышит молитвы. - Это ваше убеждение... - Давайте, сейчас обратимся к Нему... - Нет, оставьте меня... - Так вот что, - сказал я, вынимая из кармана заранее приготовленный листочек: - вот здесь молитва... прежде чем вы будете кончать с собой - прочитайте ее. - Ну, ладно... ладно... - Я кладу бумажку на стол; на ней написана известная "молитва Иисусова": "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня". На другой день Н. выходит на прогулку. Был ясный солнечный день. Н. улыбаясь подходит ко мне. Слава Богу, он жив! "А я вчера-таки прочитал вашу молитву... Но, - прибавил он, как бы спохватившись, - не потому, что верю, а так, из дружбы к вам". Но послушайте, что было дальше. В полдень приносят передачу для Н. и в ней письмо от матери, извещающее о том, что Н. получает свободу. И в эту самую роковую ночь, так сказать, у самого берега свободы, он хотел сам себя утопить. Поистине, "всякий, кто призовет имя Господне, спасется". Еще несколько дней ему оставалось быть арестантом. После голодовки у него развился огромный аппетит, а пища была скудна. Помню такую сцену. Захожу я к игумену Ионе (тому самому, который был осужден вместе с Самариным) и вижу у него на столике кем-то подаренную сытную картофельную кашу, приготовленную на яйцах и масле. Рассказываю ему о моем знакомом. Он берет кастрюлю с кашей, добрая половина которой еще оставалась, и говорит: снесите вашему другу. Я с большой радостью принимаю этот дар и спускаюсь вниз, в карантин. Н. сидит на табуретке и рассеянно смотрит в окно, которое пылает заревом заката. Увидев кашу, он весь просиял: "Странное совпадение... А я как раз сижу и переживаю нечто вроде "Вечернего размышления о Божием величестве"". [Известная ода Ломоносова.] Через несколько дней ему действительно дали свободу - но сначала неполную: он мог быть в городе целый день, но на ночь должен был являться в тюрьму. Место его службы (гражданской) было недалеко от моего дома. И он наведывался к моим родным, приносил и письма. Как радостно было видеть его, когда он входил в камеру и указывал на торчащие карманы военной куртки! "Ну, сегодня несу вам братскую любовь"... так он называл письма. Эта оригинальная и самоотверженная почтовая служба продолжалась довольно долго. Но... до поры кувшин воду носит. Однажды встречаю Н. днем: "Что же вы так рано вернулись?" - Не вернулся, а меня вернули, и "братскую любовь" забрали - и вот теперь ожидаю резолюции. Положение создалось крайне неприятное. И я в числе других был виновен. Мы решили написать начальнику тюрьмы письмо с объяснением в защиту Н. Но, к счастью, на другой день пришло полное освобождение Н., а начальник не хотел создавать нового дела; может быть, рад был избавиться от беспокойного человека. Ночь... Тюрьма спит... Сны и грезы! - Они тоже особенные в тюрьме. Снится дом и родные, снится свобода, а кое-кому и побег. Более удалые из заключенных сами себе добывали свободу... За время моего пребывания было шесть случаев побега. Однажды, утром, входит в камеру необычайная комиссия - в сопровождении часового тюремный слесарь; он перестукивает все болты железной решетки, проверяя, нет ли где приготовлений к побегу. А причина в том, что побег уже состоялся сегодня ночью. При вечерней поверке арестант был налицо, но утром на его койке оказалось чучело, сделанное из тюфяка. Сам же обитатель камеры исчез в окно. Ему удалось просунуть голову в отверстие решетки - а вообще, как утверждают арестанты, если можно высунуть голову, то и все тело, конечно, не без мучительных усилий, можно отправить туда же. Так объяснили его побег. В другой раз бежала целая партия в 9 человек вместе с Г., упомянутым выше вожаком воров. Они были назначены на работу на газовый завод - и сумели в благоприятный момент скрыться. Троим удалось бежать во время рубки дров в сарае около кухни. Часовой был тут же и слышал стук топоров. Но хитрость состояла в том, что в момент, когда часовой удалялся, топоры ударяли не по дровам, а по окну. В результате нескольких часов упорной работы, рама подалась. И все трое скрылись в заранее приготовленное место в деревянном заборе заднего двора, оторвав ранее замеченные слабо прибитые доски. Всех подробностей побегов, конечно, не передавали. Мы знали только основную сущность факта. Говорили и о таком случае (это было не при мне, если вообще это было) - как один арестант уцепился снизу за телегу, которая выезжала из тюрьмы в вечернее время, - и он был вывезен вместе с телегой за ворота. Рассказывали, как в день, когда тюрьму посетила рабоче-крестьянская инспекция, какой-то заключенный, очевидно не лишенный сценических способностей, взяв портфель, прошел решительным шагом ворота, причем на вопрос часового отрывисто сказал: "Рабоче-крестьянская инспекция"... Это, может быть, относится и к легендам, но почти легендарный и в то же время действительный случай через некоторое время поразил всех нас своей дерзостью и смелостью - это был знаменитый побег шести эсеров из нашей тюрьмы. В тюрьме был театральный вечер. Играли заключенные. Представление шло в бывшем помещении церкви, теперь переделанной в театр. В числе заключенных были и недурные артисты - так что на зрелище собрались и высшие советские служащие, и почти все начальство тюрьмы потянулось туда же. Бедное начальство! Оно чувствовало себя всегда между молотом и наковальней. Недаром в альбоме, в который один из заключенных собирал афоризмы более выдающихся арестантов, кто-то написал: "Самый несвободный в тюрьме человек это - начальник тюрьмы". И на этот раз маленькое театральное удовольствие, которое он хотел себе позволить, дорого ему обошлось. Пока шло представление в театре, очень решительные актеры разыгрывали другую сцену в канцелярии и у ворот. В кабинет начальника, где сидел дежурный помощник, входит группа людей; один из них, направляя на помощника блестящее дуло (злые языки даже говорили, что это была шлифованная ножка кровати), кричит: "руки вверх!" Оставалось повиноваться. Затем отбирается оружие, перерезывается телефонный провод. К воротам, с целью их открытия, подходит уже раньше один из участников побега в красноармейской форме (на голове у него шлем, так называемая единорожка, со звездой, - все как следует) и заявляет, что он идет из театра. Все шестеро скрылись... Лишь через долгое время поймали, и то только троих из бежавших. Ну, разумеется, на другой день пошли молотки стучать, как дятлы, по всей тюрьме. Назначена была ревизия. Начальник слетел. Пришли к заключению, что не обошлось без подкупа сторожей, которые сквозь пальцы пропустили при передаче красноармейскую шапку и т. п. Пошли обходом по всей тюрьме, приказывая всем заключенным сдать имеющиеся у них деньги. Это сослужило мне некоторую службу. Оказывается, что деньги можно было передать родным, так что они или кто-либо из знакомых могли прийти и под расписку взять в конторе деньги, числящиеся за данным арестантом, и притом в присутствии последнего. Таким образом я наконец получил нечто вроде свидания, ибо официально последнее, как я уже говорил, мне было запрещено. Пришла одна из моих учениц. Она, оказывается, несла уже полгода на себе неблагодарную задачу доставлять мне питание от моих родных - с другого конца Москвы. Сама же она жила недалеко от тюрьмы. Не могу не вспомнить с теплой благодарностью эту самоотверженную помощь. Сестра моя рассказывала мне потом, что однажды в ливень она, эта девушка из интеллигентной семьи, пришла босиком за передачей: ибо в обуви было немыслимо идти через бурные уличные потоки.

Православная церковь

То, что произошло с бывшей государственной Церковью в целой России, то в малом масштабе случилось и в тюрьме. И здесь была при старом режиме маленькая правительственная церковь. Но теперь ее превратили в театр. Не потому ли, что мы раньше церковь превращали в зрелище, на котором присутствовали не как молельщики и усердные прихожане, а лишь как зрители? Бывшие православные люди теперь закрашивали лики святых на стенах тюремного храма и писали с неменьшим усердием и, может быть, вдохновением картины из народной поэзии. Те, кто исповедовал веру в Бога только по приказу, теперь исповедовал по приказу неверие. Из моей камеры виднелась крыша бывшей церкви, и на ней красовался большой железный крест. Долго и старательно трудились на крыше усердные русские люди, усиливаясь снять этот крест. Дни проходили, но крест стоял нерушимо - и некоторые в тюрьме даже высказывали веру, что таинственная высшая сила этому препятствует. Но нет, никакие высшие силы не препятствуют полному выявлению свободы человека, пока еще длится "день человека", и крест был снят. Вспоминается из поэмы "Двенадцать" А. Блока, как в опьянении буйством свободы революционеры свергают с себя иго всякого священного авторитета, иго креста. Слышится во мгле петербургских улиц жуткий треск пулемета -

Тра-та-та...
Эх, без креста!..

Но как там, в большой России, так и здесь, в России маленькой, огражденной железной решеткой, - часть православных остается верной своей религии и после падения государственного величия Церкви; и, чем больше отвержения и поругания переживает Церковь со стороны мира, тем больше русская душа прилепляется к ней. И уже в том состоит очищение церковной общины, что отходят от нее лицемерные элементы, раньше примыкавшие к ней только из корысти и мирских выгод, которые давала принадлежность к официальной церкви. Согласно желанию заключенных, богослужения были разрешены, и для них было отведено в тюрьме школьное помещение. Это небольшой светлый зал, со школьными скамьями. На боковых выступах стен нарисованы портреты: слева - Карла Маркса, справа - Троцкого. Обычно, при входе в церковь рисуют херувимов или апостолов. Во время богослужения пение "Херувимской" уносило мысль в мистические, нездешние миры - "всякое ныне житейское отложим попечение"... В эти минуты странно было видеть перед собой эти два слишком земные напоминания - но верю, что и это было не случайно. Нужно Церкви помнить о земле, о правде труда, о лжи и неистовствах эксплуатации, и вот волна революции прибила к берегам храма эти символы земного, слишком земного. Верю, будет некогда день великого синтеза, слияния и сочетания земного и небесного, и тогда мы поймем, что рука Божия была и в этом загадочном процессе революции - ибо "Бог заставляет прославлять Его и тех, кто не хочет Его прославлять". В этом импровизированном храме не было иконостаса - средостения, разделяющего мир от клира, прихожан от духовенства. И это в свою очередь служило сближению религии с жизнью - небесного с земным. Много церковных споров и горячих протестов было направлено на эту реформу. Уже Патриарх Тихон разрешил некоторым московским священникам служить при открытых царских вратах - но это вызвало споры, и позднее было отдано распоряжение об отмене этой маленькой реформы. Но здесь в тюрьме жизнь безболезненно произвела реформацию (можно бы сказать - операцию) в Церкви и не только открыла царские врата, ведущие в алтарь, но устранила и самый иконостас. И все молящиеся оказались в алтаре, в Святом-Святых православного храма. Вот стол, покрытый белой скатертью, и на нем чаша для совершения Тайной Вечери, крест и Евангелие... Все просто, как, может быть, было в первохристианских катакомбах. Семисвечник сделан арестантами из дерева. Служит обычно митрополит Кирилл, обладающий величественной фигурой, высокий, с правильным лицом и широкой седой бородой. Сослужат ему епископы Феодор и Гурий. Тут же стоят - игумен Иона, с сосредоточенным, несколько суровым лицом, и о. Георгий, простой и серьезный. Хором управляет бывший обер-прокурор Святейшего Синода А. Д. Самарин. А как поют! Только страдание может так одухотворить песнопение... Поют многие из предстоящих. Как много души и глубокого переживания вкладывается поющими в слова Евангелия:

Блаженны плачущие, ибо они утешатся,
Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть
Царство Небесное.

А те, кто страдает не за идею, а лишь за свои преступления, свое сокрушение выливает в молитве:

Господи помилуй...

или в великопостном покаянном вздохе:

Помилуй мя, Боже, помилуй мя...

Сзади, у маленького столика, профессор Кузнецов продает свечи. Арестанты любят зажигать их. При тихом их мерцании ощущается теплая, молитвенная атмосфера - что-то напоминающее скит древлего благочестия, иноческого жития. Приближается Пасха... Первый год, что я не говею в православной Церкви. Между тем является мысль о том, чтобы принять участие в причащении. Догматически я в этом не совсем уверен, но уж очень располагает привычная да еще так углубленная литургическая атмосфера. Помню, что известный московский священник К. не только не порицал моего "второго" крещения, но даже высказался в пользу крещения взрослых и сказал мне: "Надеюсь, что вы теперь не откажетесь от православного Причастия". Итак я обращаюсь, как бы в виде пробного вопроса, к митрополиту Кириллу, встретив его на пути в храм. "Владыка... Могу ли я причащаться?... Но только я должен предупредить, что я крещен по вере, вторично, хоть я православный" - "Да я знаю о вас... Это вас Патриарх Тихон в стихарь посвятил?., несмотря на эту вашу ересь"... "Нет, это не совсем так, владыка; он хотел это сделать, но когда я пришел к убеждению относительно необходимости крещения - я предупредил его". - "А это вы хорошо сделали, это честно... Но все же теперь причащаться вы не можете в Православной Церкви... Впрочем, зайдите к нам в камеру, мы побеседуем... Теперь я спешу к вечерне"... Прежде чем пойти к епископам для беседы, я предложил их вниманию мою докладную записку о крещении, которую я год тому назад представлял Патриарху Тихону. Затем в назначенное время я пришел. Архиереи помещались в обыкновенной одиночной камере, но в лучшем коридоре второго этажа - где обыкновенно устраивались старожилы тюрьмы "за выслугой лет". Камера выглядела приветливо и чисто: в окне на солнце красовались букеты цветов - приношение почитателей. От них же поступали хорошие передачи, и, конечно, многие узники пользовались от этого стола. Митрополит Кирилл сидел на своей койке, в глубине камеры, под окном. Слева помещался епископ Феодор, справа - Гурий. Первый говорил со мной добрым отеческим тоном, два другие, помоложе, - оценивали мои взгляды более богословски: "Все это сектантская гордость", - сухо и строго сказал мне епископ Феодор. Епископ Гурий обнаруживал склонность к полемике, но говорил более мягко: "Это большой грех, что вы пренебрегли таинством крещения, совершенным над вами в детстве. Вы должны покаяться - и лишь после этого мы можем допустить вас до причащения". - "Но не можете ли вы мне, Ваши Преосвященства, привести в защиту крещения младенцев и вообще против моего убеждения основания из слова Божия? Только оно убедило меня, и только оно могло бы меня разубедить". - "Мы привели вам предание Церкви". - "Да, но ведь наряду с истинными преданиями могут быть и ложные предания, тем более, что по данному вопросу было в Церкви два противоположных предания. И ведь говорит же один из Отцов Церкви, Кирилл Иерусалимский: "И мне, епископу Церкви, ты не должен верить, если я не приведу тебе основания для своего учения из Слова Божия"... Были ли вы добры просмотреть те ссылки из Св. Писания, которые я привожу в своей записке?" - Нет, пока еще не было времени, - ответил епископ Гурий. - Во всяком случае, - сказал я затем, - я передумаю еще раз ваши основания и завтрашний день посвящу этому всецело. Я простился с ними и ушел. Следующий день я посвятил посту и молитве. В результате я изложил письменно то, что было для меня ясно, адресовав свою записку на имя трех преосвященных. Вот ее основные мысли: Писание убеждает меня, что крещение есть воля Божия. Оно должно быть следствием ранее пережитого решения принадлежать Богу, ибо выражает "обещание Богу доброй совести". [1 Пет. 3:21.] Возвращение к чистому Слову Божию есть путь к возрождению Православной Церкви. Я не могу так покаяться, чтобы признать исполнение воли Божией грехом - ибо это было бы с моей стороны грехом лицемерия. А с таким сознанием подходить к Св. Чаше это значит для меня давать ей лобзание Иуды. Все это я изложил на другой день епископам - они пожали плечами, но не изменили своего требования. - Насколько я знаю каноны, меня можно было бы допустить до причастия. Есть правило, разрешающее причащать иноверцев, если они просят причастия в крайней нужде, в опасности смерти и т. п. А мы здесь все в таком положении. - Ну, нет, этого правила нельзя отнести к данному положению, - сказал митрополит Кирилл. - Бог вас наказал тюрьмой за вашу ересь, - проговорил вдруг сгоряча один из епископов: - и помяните мое слово; вы не выйдете из тюрьмы, пока не покаетесь... Я удивленными глазами смотрел на него. В следующие дни на прогулках этот же епископ часто заговаривал со мной. - А вы, владыка, уже просмотрели места из Св. Писания, указанные в моей докладной записке? - спросил я однажды. - Да, просмотрел... Если хотите, мы сейчас обсудим каждый из них. - И он стал говорить по порядку. "Марк 16 гл. 16 ст.: "Кто будет веровать и креститься, спасен будет". Ну, да. Раньше вера, а потом крещение. И у Матфея раньше вера, и в Деяниях Апостолов. Да, да, вы правы... Но вот в чем ваша ошибка. Вы упустили из виду, что Церковь имеет полноту благодати, и она впоследствии "переставила" порядок сообразно потребностям времени - и стала требовать раньше крещение, а потом веру"... "Но, владыка, "Церковь повинуется Христу"... [Еф. 5:24.] Разве может она в таком случае что-либо переставлять... в заветах Христа?" - Подумайте сами, - сказал он мне в другой раз: - ведь если бы мы отменили крещение детей, народ ушел бы от нас. - А что вернее? - спрашиваю я: - епископам ли следовать за народом, или народу за епископами? "Кончать прогулку!" - раздается зычный голос Михеича. Проходя в толпе в дверь тюрьмы, епископ прошептал мне с едким укором: "Это сатана попутал вас пойти наперекор церковному преданию". На другой день он опять встретил меня на лестнице и подарил мне большой букет сирени. Очевидно, он хотел загладить боль, которую он причинил мне последними словами накануне. Да не удивляется читатель, что я достаточно подробно пишу о моих церковных взглядах: это необходимо для понимания излагаемой мною личной истории, но еще больше для ознакомления с большим религиозным движением, которое практически проводит основную реформу Церкви в следующем: в то время, как православная историческая Церковь ставит раньше крещение, а потом возрождение (проповедуя крещение, как источник возрождения) - свободная Церковь ставит раньше возрождение, а потом крещение, видя, что этого требует Слово Божие и что это оправдывается реальной жизнью. И баптисты и евангельские христиане одинаково исповедуют несостоятельность детокрещения и необходимость для каждого вступающего в Церковь обращения и затем крещения. Эти два течения уже несколько лет тому назад насчитывали свыше 8000 общин. Уже по одной этой причине каждый, интересующийся Россией, должен сознательно оценивать основы этого движения.

* * *

- А я бы допустил вас до причастия, - говорил мне со своей неизменной улыбкой на лице о. Георгий. - Вы бы на исповеди сказали перед Богом, что в этом крещении вы видели волю Божию, и Бог вам Судья. Итак, я не участвовал в причащении. Характерно, что в нем не участвовал и игумен Иона. Оказывается, потому, что при совершении таинства вместо вина (с разрешения Патриарха Тихона) употреблялся клюквенный сок. "Посудите сами", сказал он мне однажды, угощая меня чаем. (Было очень уютно в его чистенькой камере-келье с мерцающей лампадой.) "Вот богослужебная книга... Прочитайте статью "о веществе таинства"... Видите, должно быть обязательно вино. И, может быть, по грехам нашим Бог отнял его у нас. Разрешение Патриарха Тихона для меня как православного священника недостаточное основание... Это соборное постановление Церкви, и только она в целом может его изменить"... И он неизменно лишь стоял в эпитрахили у престола и прислуживал во время литургии, но не участвовал в причащении. Верность преданию - это типичная черта русского православного человека, которая создала огромное движение ревнителей древлего благочестия, а именно старообрядческое православие, свободное от государства и гораздо более высокое по нравственным качествам своих исповедников, чем официальное православие.

Пасха в тюрьме

Пасхальная ночь... Москва, сердце России, вся трепещет от радости... Густые волны колокольного звона медным гулом заливают тюрьму: она ведь находится на горе. Пасхальная заутреня должна быть в 12 часов ночи, но она





Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.