ФЕМИНИЗАЦИЯ «МУЖСКИХ ОТРАСЛЕЙ» НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА

В 1930 – х ГОДАХ (НА МАТЕРИАЛАХ ДОНА И КУБАНИ)

Согласно известному выражению, равные права предполагают и наличие равных обязанностей. Эти слова с полным основанием могут быть отнесены к мероприятиям большевиков по устранению гендерного неравенства в Советской России, имевшим весьма неоднозначные результаты. Сосредоточенные усилия партийно–советских структур уже в 1920–х гг. привели к определенному сглаживанию гендерных диспропорций, к некоторому увеличению роли и значения женщин в советском обществе. Однако негативными результатами все тех же усилий стали возрастание трудовой нагрузки на женщин и ухудшение их здоровья (а, значит, – и здоровья рожденных ими детей) вследствие активного вовлечения в типично «мужские» сферы занятости.

Женщины в СССР рассматривались в качестве важного ресурса укрепления обороноспособности страны, необходимого не только для замены на производстве призванных в армию мужчин, но и для кадрового пополнения отдельных военных специальностей. С этой целью органы власти советского государства развернули систему военного обучения населения, игнорировавшую гендерные различия.

Уже в 1920–х гг. большевики озаботились организацией военного обучения женщин. Особую актуальность вопросы оборонной работы среди женской части населения СССР обрели в последней трети второго десятилетия XX в., когда советско–английские отношения обострились настолько, что лидеры компартии во всеуслышание заговорили о близкой войне.

В 1930–х гг. опасность масштабного вооруженного конфликта между Советским Союзом и «мировым капиталом» еще более возросла. В связи с этим советское руководство активизировало усилия по вовлечению женщин в оборонно–патриотическое движение. Разумеется, от инициатив правительственных органов и лидеров компартии не могли остаться в стороне и, не остались, работники партийно–советских структур Дона и Кубани. Следуя указаниям ЦК ВКП(б) и правительства, партийные функционеры и сотрудники советской администрации на Дону и Кубани озаботились внесением элементов милитаризации в жизнедеятельность как горожанок, так и жительниц колхозной деревни.

Говоря о распространенных в 1930–х гг. формах и методах вовлечения советских женщин в движение за оборону, необходимо отметить, что ведущим направлением здесь являлось ознакомление женщин с азами военного мастерства с целью феминизации вооруженных сил СССР в случае нападения вероятного противника и развертывания большой войны. Однако гендерные аспекты оборонного движения не ограничивались лишь военным обучением женщин, поскольку представители властных структур советского государства заботились о феминизации не только армии, но и тыла. В этой связи отдельным направлением оборонного движения в границах третьего десятилетия XX в. являлась профессиональная подготовка женских кадров для традиционно «мужских» отраслей народного хозяйства, дабы представительницы слабого пола в случае начала войны и последовавших за этим мобилизаций в армию могли заменить на производстве мужчин.

Сосредоточим внимание на вовлечении сельских женщин лишь в одну типично «мужскую» сферу аграрного производства, каковой являлась механизация. В результате титанических усилий правительства, промышленности и самих жителей коллективизированной деревни, в колхозах и совхозах 1930–х гг. уровень механизации был неизмеримо выше, чем в рамках предшествующего десятилетия, не говоря уже о досоветских временах. Соответственно, трактористами и комбайнерами стали десятки тысяч деревенских мужчин, трудившихся в совхозах и на машинно–тракторных станциях. В случае войны и неизбежных при этом мобилизаций покрыть убыль кадров механизаторов за счет мужского населения деревни не представлялось возможным, почему представители власти и проявили повышенную заинтересованность к идее обучения женщин соответствующим специальностям. В связи с этим, партийно–советское руководство в приказном порядке направляло сельских девушек обучаться на курсах трактористов. Усилия властей возрастали по мере обострения международной обстановки, достигнув пика к исходу 1930–х гг., когда опасность новой мировой войны приняла вполне осязаемые черты: именно в конце отмеченного десятилетия в СССР была развернута масштабная кампания под лозунгом «девушки, на трактор!».

Доминирующим мотивом, при этом, продолжало оставаться стремление сформировать как можно более внушительную по численности когорту женщин–механизаторов, способных заменить на производстве мужчин в случае войны. Причем, не только представители власти, но и многие рядовые сельские жители полагали желательным обучить возможно большее количество женщин профессиям механизаторов в преддверии будущих боев. Немало молодых колхозниц с воодушевлением стремились получить профессию тракториста: «одних в ней привлекала своеобразная романтика, другие верили советским пропагандистским фильмам, выставлявшим механизаторов в виде передовых людей колхозной деревни, третьи желали получить востребованную профессию как гарантию самостоятельности и материальной стабильности». Ряд таких энтузиасток за свои производственные достижения получил широкую известность не только на Юге России, но и по всему СССР.

Однако усилия партийно–советских органов власти по формированию кадров женщин–механизаторов зачастую не давали должного эффекта, поскольку «обучение и оплата труда трактористов не соответствовали требованиям жизни, а сопряженная с большой ответственностью профессия занимала невысокое место в колхозной иерархии»[746]. Даже мужчинам было не так просто работать на тракторах и комбайнах, а женщинам и того сложнее. Поэтому удельный вес женских кадров в составе механизаторов был невысок как по всей стране, так и на Дону, и на Кубани.

Тяжелые условия труда и быта на производстве, невнимание законодателя к специфическим проблемам женщин–механизаторов (в частности, недостаточные размеры помощи в случае беременности), прямое противодействие руководства МТС и совхозов вели к тому, что даже к исходу 1930–х гг. численность женщин среди трактористов, комбайнеров и т. д. была невысокой. Можно сказать, что лидеры Советского Союза даже к концу 1930–х гг. имели все основания быть недовольными как недостаточно активными темпами, так и далекими от желаемого идеала результатами вовлечения сельских девушек и женщин в такую типично «мужскую» сферу деятельности, как механизация.

ОБРАЗ ЖИЗНИ ЖЕНЩИНЫ – УЧЕНОГО В КОМИ ФИЛИАЛЕ АН СССР В 1950 – х ГОДАХ (ПО МАТЕРИАЛАМ ДЕЛОВЫХ ДНЕВНИКОВ)

Гендерная тематика в применении к профессиональной сфере обычно обсуждается в связи с проблемой сегрегации и обусловленного ею разрыва в доходах между работниками по признаку пола, анализируются механизмы исключения женщин из наиболее престижных и высокооплачиваемых сфер[747]. Антропология академической жизни лишь недавно стала восприниматься в российском научном сообществе как отдельная область исследований. В отечественной науке подобные исследования ведутся Г.А. Комаровой и Т.Б. Щепанской.

Использование термина «антропология» предполагает не столько изучение человека вообще, но изучение конкретного способа существования «академического» человека или человека академического образа жизни, а также совокупности ритуалов, коммуникативных и повседневных практик, сформированных сообществом «академических» людей. В данном случае, антропологические и этнографические по своему содержанию подходы к анализу функционирования научного сообщества в различные временные периоды тесно сопряжены с историей повседневности, которая возникла на волне «историко–антропологического поворота» в гуманитарных науках 60–х гг. XX века[748]. Описание образа жизни в истории повседневности основано на микро–анализе небольшой географической и временной локализации. Исследование может рассматривать небольшой регион и малый период времени, но при этом представлять глубокий анализ жизненных историй представителей разных возрастных, профессиональных, половых и других социальных когорт, «сетей» их взаимосвязей и взаимодействий в частной, домашней и внедомашней, производственной жизни[749].

Научный архив Коми НЦ УрО РАН осуществляет издание серии научно–справочных материалов к документальным фондам и коллекциям, хранящимся в архиве. В 2007 г. коллективом авторов Научного архива Коми НЦ УрО РАН был подготовлен и издан справочник по фондам личного происхождения, который включает сведения по личным фондам ученых, содержит биографические справки о фондообразователях, подробные аннотации о видах и содержании документов.

Документы личных фондов составляют около 20% от общего объема документов и представляют значительную ценность как «живые» свидетели индивидуального творчества человека. С другой стороны, они представляют и некий срез определенной эпохи, причем срез, имеющий своеобразный субъективный личностный оттенок, что в значительной мере привлекает исследователей повседневности. Основу данного исследования составили рабочие дневниковые записи двух женщин–ученых Коми филиала АН СССР: заведующей лабораторией ихтиологии и гидробиологии, д.б.н. О.С. Зверевой (1952–1954 гг.) и младшего научного сотрудника отдела леса А.Н. Лащенковой (1955–1957 гг.). Дневники представляют собой деловые рабочие тетради, содержащие подневные записи, в которых представлен распорядок рабочего дня. Представленные рабочие дневники (тетради) позволяют сравнить особенности профессиональной и повседневной деятельности двух разных женщин. Одна из них, Ольга Степановна Зверева, находится на пике своей профессиональной карьеры, активно ведет научно–организационную работу. Ко времени написания дневника, в 1952–1954 гг., Ольга Степановна имела степень кандидата биологических наук, докторскую диссертацию она защитит в 1965 г. Тем не менее, для такого молодого научного учреждения, как Коми филиал АН СССР, где на тот период остро стояла проблема нехватки квалифицированных кадров, Ольга Степановна была очень ценным специалистом. В 1952–1954 гг. Ольга Степановна являлась заведующей сектором зоологии Коми филиала АН СССР. Вторая героиня – Ариадна Николаевна Лащенкова, в рассматриваемый период активно занимается подготовкой к защите кандидатской диссертации, можно сказать, находится в начале своего самостоятельного пути в науке. Текст записей достаточно сух, во многом содержит только конкретную информацию о профессиональной и общественной деятельности героинь. Но при всей скудности и формализованном характере источника, деловые дневники позволяют определить некоторые особенности быта и образа жизни женщины–ученого, что и является основной целью данного исследования.

Прежде всего, подневные рабочие записи позволяют оценить интенсивность и продолжительность рабочего дня. Поскольку в рабочем дневнике обычно указывается количество часов, отведенных на тот или иной вид работ, то можно отметить, что рабочий день научного работника длился в среднем от 9 до 12 часов. Высокую интенсивность научной работы показывает и тот факт, что ученый работает практически непрерывно, вечером, на выходных и в праздничные дни. В своих рабочих дневниках О.С. Зверева специально отмечает, «вечером не работала», т.е. это было чем–то особенным, что требовало специальной оговорки. Действитетельно, абсолютно свободных вечеров у О.С. Зверевой и А.Н. Лащенковой, практически не было, все вечера заняты, если не научной работой, то общественной деятельностью. За весь описанный в дневниках период у О.С. Зверевой было 46 воскресных дней, из них 22 в той или иной степени посвящены работе. В дневниках А.Н. Лащенковой отмечено 116 воскресений, из которых 61 рабочее, причем по интенсивности и загруженности выходной день ничем не отличается от рабочего. Такая же ситуация и с праздниками, не может быть и речи о длительном праздновании Нового года или длительных майских каникулах, которые стали нормой для современников.

Таким образом, анализ рабочих дневников женщин–ученых Коми филиала АН СССР 1950–х гг. показывает, насколько насыщенным и плотным был их рабочий график, научная деятельность занимает большую часть и их свободного времени. При этом профессиональная деятельность тесно сопряжена с общественной жизнью и идеологическим воспитанием.

Донецк, Донецкий национальный университет

«…Особенно замечательно ей удавались нужные знакомства»: женские практики в советской повседневности

В данной работе мы попытаемся определить пространство повседневности как «обычное, каждодневное, бытовое, которое всеми самими членами коллектива воспринимается как «естественное», единственно возможное, нормальное»[750] и, отграничить его от сферы официальной и профессиональной жизни. Мы сосредоточимся на понимании советской повседневности как определенного каркаса, который обеспечивал жизнеспособность общества, и сконцентрируем внимание на тех практиках, которые были направлены на поддержание биологических потребностей человека – потребностях в еде и одежде.

Проблема «где и как достать» продукты – ключевая, но совершенно обыденная в истории женской повседневности. Решения ее кажутся ситуативными и очень вариативными. В каждом конкретном случае они наполнены разными человеческими отношениями, но опыт освоения повседневности оказывается повторяющимся, схожим, типичным. И это означает, что в пространстве обыденной жизни формировались правила и нормы, не регулируемые государством. Вероятно, не будет преувеличением предположить, что в возникновении этих новых правил, иных способов гражданской активности ключевую роль сыграли женщины–работающие матери.

Самая простая (на первый взгляд) практика добычи еды и одежды – это купить необходимое в магазине. В советских реалиях просто купить необходимое было непросто. Поход в магазин с четким списком продуктов/товаров был невозможен. «Брать, что дают», а не то, что нужно[751], можно было в обеденный перерыв, а также после работы. Следует признать, что для сотрудниц некоторых советских учреждений поход в магазин был возможен и в рабочее время. Кроме того, собственно рабочее время женщины–служащие старались использовать с максимальной выгодой «для дома, для семьи».

Феномен советской эпохи и предмет отдельного анализа – очередь. Предметом отдельного анализа являются и практики ее организации, «стояния и избегания». Так, наиболее распространенный сценарий избегания очереди – это поиски «своего продавца» и установления с ним долгосрочных связей. «Свой продавец», «своя портниха», «свой парикмахер» мог быть родственником, соседом, но чаще оказывался человеком, включенным в систему «ты – мне, я – тебе».

На систему связей, поддерживающих и нормирующих повседневную жизнь, можно взглянуть и с точки зрения формирования сетей гражданской активности, которые смещали акцент значимости со сферы публичного в сферу приватного. Границы приватной сферы раздвигались, и она, собственно, становилась уже не частной историей, но по–настоящему общественной жизнью, включающей массу социальных агентов, социальных групп. В этой новой «общественной приватности» формировались мнения, отношения и новые практики, которые меняли советское общество. Здесь повышался уровень обыденной компетентности и широко использовались коммуникационные технологии. Распространение информации о «выброшенных» товарах, равно как и о «хороших врачах», «профессиональных репетиторах», «чудесных малярах» происходило мгновенно. Организовывая свою и чужую (родственную, дружескую) повседневную жизнь, женщины «взяли почты и телеграфы», расширяя географию горизонтальных сетей. Благодаря невысокой цене на почтовые услуги, можно было достаточно свободно обмениваться «дефицитом», «доставать» и посылать необходимые товары «Дефицит» отправляли не только родственникам, но и друзьям и знакомым, бывшим коллегам и соседям.

Городские пространства наполнялись не только чужими, не знакомыми, враждебными, но и «нужными», хорошими, добрыми людьми, отличными специалистами («которые много не возьмут»), «честными продавцами нехапугами». Пространство коммуникаций обыденной жизни было женским.

«Женское лицо» повседневных боев за пищу и одежду, за устройство детей в сады, родственников в больницу определялось не только нормативными предписаниями, но и структурой женской занятости на рынке труда. Наибольший процент женщин в общей численности рабочих и служащих в середине 80–х годов был зафиксирован в торговле и общественном питании – 82%, в охране здоровья, физкультуре и социальном обеспечении – 81%, в народном образовании – 75%, в культуре – 73%, женщины–инженеры составляли 58%, врачи – 67%, экономисты – 87%, бухгалтеры – 89%, библиотекари и библиографы – 91%[752]. На этом фоне «знакомства», которые устанавливались между женщинами были вполне логичными.

Однако ставить памятник женщинам, «создавшим городскую повседневность» – это поспешное решение и не вполне точный вывод. Анализ обыденных женских практик фиксирует тот факт, что многие из них были практиками традиционного общества, практиками крестьянскими и даже архаичными. «Между голодом, этим фундаментальным, архаичным и болезненным ощущением отсутствия, и беззаботной, самодовольной сытостью находится «гастрономическая мать» с ее кулинарным ритуалом, ее пространством власти, – отмечает С. Вальчевска, – Убийственная серьезность, с которой женщины относятся к кормлению себя и семьи, возможно, адресует нас к другому, не эмансипационному, а матриархальному дискурсу, доисторическому или доцивилизационному, в котором устойчивое поддержание жизни и направленные на достижение этой цели усилия представляются приоритетной ценностью» [753].

Традиционные практики обеспечивали девушкам и женщинам возможность одеваться самим и одевать семью. Было принято «делиться вещами», «брать напрокат», одежду принято было передавать от старших к младшим (особенно детскую). И, главное, одежду принято было шить. Шить из тканей или переделывать готовые вещи. Шить самим или заказывать «у знакомой портнихи» или в ателье, но без «знакомства» этот вариант был не очень надежным.

Устойчивые традиционные практики продолжали транслироваться на протяжении всего изучаемого периода, но с конца 70–х годов их эффективность стала снижаться. Пошить, заготовить, переслать «престижное» было трудно. Находясь внутри паттерна «работающей матери» – практически невозможно. «Поле лишнего» требовало от людей не только широких сетевых коммуникаций, но серьезной мобильности, свободного времени, денежных ресурсов, умения ориентироваться в тенденциях потребительского рынка, способности к иному способу жизни, где не традиция, и не «счастливый случай», но рациональность, целесообразность и денежный расчет играли ключевую роль.

Женщины продолжали играть решающую роль в удовлетворении первичных потребностей семьи. Но иные практики организации повседневности, осуждаемые и/или недосягаемые сценарии жизни «других» женщин обретали черты притягательности, успешности. Это были сценарии другой повседневности, в которых «вращающимся элементом» был мужчина–кормилец.

Экстенсивные механизмы освоения городского пространства традиционными методами начали сосуществовать с более прагматичными. «Гастрономическая мать» вступила в борьбу с женщиной, что «удачно пристроилась». Никто не проиграл, но повседневная жизнь и способы удовлетворения повседневных запросов оказались не только ресурсом новых экономических отношений, но и базовым элементом реконфигурации контракта работающей матери и изменения модели «слабого кормильца».

Братск, Братский государственный университет

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: