Дарвинизм глазами философов и методологов

Вопросы философского метода занимают в трудах Дарвина дос­таточно скромное место. Это не означает, однако, что он не про­являл к ним интереса. Можно с уверенностью сказать, что Дар­вин всегда был в курсе основных тенденций развития методов познания в современном ему естествознании. Он читал все новые

значительные труды по философии, политэкономии, социологии, лично участвовал в дискуссиях с некоторыми из их авторов, вел с ними переписку.

Характерной тенденцией развития естественных наук времен Дарвина стало распространение в них двух философских док­трин -- эмпиризма, выступавшего в качестве альтернативы натур­философии и дискредитировавшей себя казенной университетской философии, и родственного ему позитивизма, призывавшего нау­ку отказаться от попыток решения «метафизических» проблем и погони за абсолютным знанием. Оба философских направления нашли для себя благоприятную почву в Британии и работами Дж. Гершеля, У. Узвелла, С. Милля и О. Конта оказали глубокое влияние на Дарвина.

Эмпиризм опирался преимущественно на индуктивный метод познания, провозглашенный еще Ф. Бэконом. Согласно этому ме­тоду источниками познания служат чувственный опыт, сбор и опи­сание фактов, а главным объектом изучения — причинно-след­ственные отношения между явлениями. Чтобы индуктивное умозаключение оказалось достоверным, оно должно основывать­ся на возможно большем числе фактов, на охвате всего их разно­образия, на умении изучающего выделять наиболее репрезента­тивные факты в группе сходных явлений и т.д. Само же умозаключение должно носить характер обобщенного описания, но не брать на себя функцию теоретического объяснения. В этой установке эмпиризма ясно видно сохранившееся влияние Д. Юма.

В разработке логики научного познания дальше других, по­жалуй, продвинулся С. Милль, но и он не дошел до того, чтобы включить в нее в качестве равноправного элемента дедуктивные заключения и отказаться от сведения в конечном итоге всех по­знавательных операций к одной индукции. Впрочем, по мнению Милля, и индуктивный метод не гарантирует достоверного зна­ния, и оно сохраняет гипотетический характер.

Тот же индуктивный метод лежал и в основе позитивной фи­лософии французского философа-естественника Опоста Конта. В период создания «Происхождения видов» это философское учение все больше распространялось в Европе, и известно, что Дарвин, по крайней мере выборочно, читал шеститомный «Курс положительной философии» (Comte, 1830-1842; см. подробнее: Назаров, 1974).

Конт считал своей главной заслугой освобождение науки от по­пыток раскрытия сущности явлений, причин и способов их про­исхождения (в том числе происхождения органических существ)

как навсегда непостижимых. Освободившись от каких бы то ни было «домыслов» на этот счет, позитивная наука должна ограни­чить свои задачи сбором эмпирических данных, их описанием, сис­тематизацией и установлением внешних связей (законов) между ними. Когда «законы» будут найдены, она должна сосредото­читься на «низведении их числа до минимума». Тогда будет дос­тигнута высшая цель позитивной философии как «системы наук». Саму категорию закона Конт трактовал чрезвычайно узко: она вы­ражала совокупность сходных и сопряженных во времени внеш­них связей и противопоставлялась им понятию причинной свя­зи. В итоге наука, по убеждению Конта, должна отвечать на вопрос «как», но не на вопрос «почему».

Конт не отказывал гипотезам в праве участвовать в научном познании, но считал, что вводимые гипотезы всегда должны до­пускать хотя бы отдаленную положительную проверку и должны касаться исключительно «законов» явлений, но не способов их воз­никновения. «Но... если бы пытались гипотезою постигнуть то, что само по себе совершенно недоступно наблюдению и рассуждению, то основное условие было бы забыто, и гипотеза, выйдя за пре­делы истинно научной области, неизбежно сделалась бы вредною» (Конт, 1901. С. 20).

Все это на деле, вопреки стремлению Конта выставить себя поборником науки и борцом за осуществление безграничных возможностей человеческого разума, принижало роль научного знания и умаляло его объективную ценность. «Позитивная» нау­ка лишалась своей главной функции и назначения — давать идейно-теоретическое осмысление реальной действительности и осуществлять предсказания. Своими установками Конт огра­ничивал свободу творческой мысли, отрицал познавательную роль теоретического мышления и закрывал дорогу развитию на­учных методов познания.

Вот в тисках каких традиций находился Дарвин, когда присту­пил к созданию теории естественного отбора. Чтобы сделать свое открытие, ему предстояло преодолеть накладываемые ими огра­ничения и ощутить всю врожденную свободу своего интеллекта. Вступив на этот путь и нарушив все заповеди позитивизма, Дар­вин и создал новый — гипотетико-дедуктивный — тип теории.

Мы уже видели, что логическая структура теории Дарвина включала три исходные посылки, или постулата: существование в природе индивидуальной изменчивости; несоответствие между количеством рождающихся особей и численностью организмов во взрослом состоянии; стремление организмов размножаться в гео-

метрической прогрессии (этот последний постулат менее очеви­ден, чем два первых). Из второй и третьей посылок Дарвин вы­вел борьбу за существование (первая дедукция). Из первой посыл­ки и первой дедукции был выведен естественный отбор, или «переживание наиболее приспособленных» (вторая дедукция).

Таким образом, логическая структура теории сложная: она складывается из трех посылок и двух дедукций. Первые две по­сылки были получены индуктивным путем, третья посылка пред­ставляет собой дедукцию, заимствованную у Мальтуса. Главная, итоговая дедукция имеет сложную природу, ибо является продук­том синтеза индукции и дедукции. Действительно, важнейшая до­гадка Дарвина о существовании естественного отбора не могла бы прийти ему в голову, если бы он не располагал данными из об­ласти геологии, палеонтологии, систематики, биогеографии, по­лученными чисто индуктивным путем, и не привлек бы анало­гию с искусственным отбором — фактом также индуктивной природы.

Важнейшим импульсом к главной дедукции и стержню теории послужило Дарвину, как мы уже говорили, прочтение книги Мальтуса о народонаселении. Идея избыточного размножения вне­запно обрела в его сознании значение того решающего, ключево­го звена, которого не хватало для завершения логической схемы.

Теперь, когда решающее звено было найдено и теория обре­ла свою целостность, Дарвин, глубоко убежденный в ее справед­ливости, занялся поиском фактического обоснования. Будучи воспитан в традициях старого эмпиризма, он настойчиво искал ее подтверждение в рамках индуктивной методологии, которая тре­бовала доказательств, полученных прямым наблюдением. Но, по­скольку предмет его теории прямому наблюдению не подлежал, а сама теория была в основном умозрительной, все поиски дока­зательств ее достоверности были обречены на неудачу. В этой свя­зи становится понятным, почему, уже построив свою теорию, Дар­вин медлил с ее публикацией и почему от момента ее рождения до выхода в свет «Происхождения видов» прошло 20 лет.

Большинство ведущих биологов и методологов науки XX в. — Майр, Рьюз, Гизелин, Халл и многие другие — сходятся в оцен­ке феномена дарвинизма как фундаментальной интеллектуальной революции, хотя и вкладывают в понимание революции разное со­держание. Так, Эрнст Майр включает в него замену креациони­стской догмы, открытие естественного механизма эволюции, пре­вращение понятия естественного отбора в универсальный принцип естествознания и переворот в мировоззрении философов,

естествоиспытателей и всего культурного человечества (Мауг, 1976).

По мнению А.А. Парамонова (1978), революционность теории Дарвина состояла в том, что она дала «причинное объяснение эво­люционного процесса», представив его как «форму биологической необходимости», и определила дальнейшее развитие всего естест­вознания. Благодаря этому якобы отпала необходимость в ее до­казательстве. Такой же точки зрения придерживается В.А. Краси-лов (1987), говорящийо «последовательной каузальной теории».

Особую позицию занял историк и методолог науки А.А. Лю-бищев. Считая книгу Дарвина «крупным научным достижением», основывающимся на совокупности разнообразных аргументов, он объяснял свое неприятие дарвинизма тем, что тот включал в себя мировоззренческие постулаты и в ряде случаев принимал на себя функции законченной мировоззренческой системы. Он проводил аналогию между дарвинизмом и телеологией, поскольку они да­ют только мнимое решение проблемы. Развивая эту мысль, Лю-бищев заявлял, что селекционизм вообще имеет своих фанатич­ных сторонников именно потому, что включает в себя философские постулаты и слепая вера в них порождает некрити­ческое отношение к этой теории. Все дело здесь «в его философии, вернее, онтологии, или учении о сущем. Все это — подтвержде­ние взгляда, высказанного с большой силой, например, нашим из­вестным биологом Н.Я. Данилевским, что дарвинизм не только и не столько биологическое, сколько философское учение, купол на здании механистического материализма» (Любищев, 1982. С. 195).

Любищев находит родство между дарвинизмом и экономиче­скими учениями и буржуазной социологией. Оно просматривает­ся в трактовке прогресса как постоянной борьбы индивидуумов и отрицании значения революций. Но если Любишев не отказы­вает теории Дарвина в научности, то некоторые из критиков, со­гласных с ним, склонны видеть в дарвинизме в большей мере со­циально-психологическую модель, перенесенную на живую природу, модель, в которой в узловых моментах вместо строго на­учных понятий стоят метафоры (Чайковский, 1983, 1984). Резю­мируя свою оценку творения Дарвина, Любишев решительно от­вергает правомерность сравнения Дарвина с Коперником и тем более с Ньютоном, которое делают его не в меру восторженные почитатели.

Канадский историк и методолог науки и ревностный дарви­нист Майкл Рьюз, анализируя сложность феномена дарвинизма, показывает, что в основе его формирования и утверждения лежа-

ла тесная взаимосвязь трех контекстов — философского, религи­озного и социально-политического. Философский и научный контексты были весьма сходны, так как оба имели своей отправ­ной точкой стремление изгнать метафизику и дать естественное объяснение природных явлений в рамках законов и принципов, подобных ньютоновским (Ruse, 1979).

Рьюз (1977) отмечает также, что, хотя теория Дарвина не бы­ла строго дедуктивной, отдельные ее компоненты вполне удовле­творяли критериям формализованного знания. В XX в. процесс формализации дарвинизма продвинулся дальше, ибо естественный отбор стал приниматься многими как аксиома или как «факт», не требующий доказательств.

Согласно широко распространенной версии, выдвинутой Э. Майром (Мауг, 1979) и Рьюзом (Ruse, 1977), успех дарвиниз­ма зависел от разрушения западной интеллектуальной традиции, шедшей от древнегреческих философов и средневекового реализ­ма. Э. Майр и К. Поппер, исследовавшие эту традицию, назвали ее жсенциапизмом, или типологизмом. Типологическое мышле­ние возникло вместе с попытками классифицировать природу посредством категорий. Разрабатывая для этой формы мышления философские основания, Платон создал учение об эйдосах (сущ­ностях), стремившееся представить познание вещей как раскры­тие их сущности. Согласно этому учению новые качества могут возникать лишь вследствие кардинальной перестройки сущностей. Придерживаясь подобных взглядов, Платон, Аристотель и их по­следователи отвергали возможность постепенной эволюции и ут­верждали, что между типами не существует переходных форм. Та­кова сущность типологического мышления.

В Англии, в отличие от остальной Европы, преобладало эм-пирицистское мышление (номинализм), по которому реален лю­бой индивид, а всякая попытка определить его сущность есть аб­стракция. Сторонники эмпирицизма подчеркивали уникальность любых биологических объектов и возможность описания их свойств исключительно статистическим путем. «Типичный инди­вид» казался для них простой статистической абстракцией. Эм­пирики были готовы к восприятию популяционистского мышления.

По мнению Майра и Рьюза, само создание теории Дарвина, ее победа и произведенный ею переворот в естествознании и об­щественном мировоззрении были связаны с заменой типологиче­ского стиля мышления популяционистским. При такой замене структура органического мира и его эволюция получили совершен­но новое объяснение. Этот тезис они считают вопросом кардиналь-

ной важности с методологической точки зрения и уделяют ему большое внимание.

На наш взгляд, однако, даже по отношению к теории Дарви­на данное утверждение носит односторонний характер. Дарвин действительно воспринял из демографии некоторые понятия и ста­тистический подход к анализу динамики численности населения видов. Он пользовался как цифровыми характеристиками, так и относительными оценками предполагаемых тенденций, употреб­ляя слова «шанс», «вероятность», «вытеснение», «поглощение» и т.п. При этом Дарвин, даже когда он рассматривал судьбу особей, испытавших воздействие естественного отбора, гораздо чаше пользуется словами «организм», «индивид», «животное», учиты­вая тем самым активность и значение в эволюции отдельной осо­би как носителя определенной организации. Это позволило ему установить двустороннюю связь между процессами индивидуаль­ного и исторического развития. Нельзя забывать также дарвинов­ский закон единства типа, которому ученый отводил большую роль в эволюции. Поэтому было бы ошибкой считать, что Дарвин из­бавился от организмоцентрического (типологического) подхода, или стиля мышления.

Теория Дарвина получила высокую оценку у одного из наи­более оригинальных философов XX в. — австрийца Карла Поппе-ра. Этот весьма популярный сре­ди биологов философ признался, что «был зачарован Дарвином, как и дарвинизмом», еще в юные годы и затем писал об этой тео­рии как о «бесценной», «впечат­ляющей и сильной», «первой не­теистической» и «убедительной».

«Я не вижу, — отмечал Поп- _{v D}. _n

i. Карл РаимундПоппер

пер, — как без этой теории мог- (1902-1994)

ло бы расти наше знание... Хотя

это и метафизическая теория, она основательно прояснила весь­ма конкретные и совершенно практические вопросы... она пре­доставила нам механизм приспособления и позволила даже иссле­довать в деталях работу этого механизма... Несомненно, что в этом заключается причина почти повсеместного принятия дарвинизма» (Поппер, 1995. С. 42), Впрочем, лучшее свидетельство высокой оценки — принятие Поппером дарвинизма в качестве модели

для созданной им эволюционной эпистемологии — науки о раз­витии научного знания. В этом, собственно, одна из главных причин его постоянного обращения к этой естественно-истори­ческой концепции.

Но восхищние дарвинизмом вступило у Поплера в противо­речие с его собственной философией. Стержневая идея филосо­фии и эпистемологии Поппера — деление знания на научное и ненаучное с помощью теста на опровержение, или, как у нас при­нято говорить, на определение возможности фальсификации. Ес­ли теория поддается опровержению, она признается научной; ес­ли она неопровергаема, то — ненаучна. Научная теория должна быть построена так, чтобы допускать опровержение.

Поппер не сделал исключения из этой классификации для теории Дарвина, и она попала в разряд ненаучных. Поппер назвал ее «метафизической исследовательской программой» (Поппер, 1995. С. 40). Метафизической потому, что она не способна к про­верке (фальсификации), а исследовательской программой — вви­ду того, что промежуточные ступени, ведущие к существенному из­менению вида, и ряд других вопросов подлежат изучению. Как указывает Поппер, он стал употреблять этот термин после 1958 г.

Снижение ценности дарвинизма и его неопровержимость свя­заны также с распространенным мнением о тавтологичное™ этой теории. Действительно, результат естественного отбора — это «выживание наиболее приспособленных» (формулировка Г. Спен­сера). Но объективной оценки приспособленности, подлежащей опытной проверке, не существует. Показателем приспособленно­сти считают выживание. Подставив этот критерий в формулу Дарвина—Спенсера, получаем «выживание наиболее выживае­мых». На явную тавтологичность основного принципа дарвиниз­ма указывали уже современники Дарвина, а в XX в. — сами соз­датели синтетической теории эволюции — К.Х. Уоддингтон, Р. Фишер, Дж.Б.С. Холдейн, ГГ. Симпсон.

Поппер видит в дарвинизме далеко не универсальную теорию, хотя, по его мнению, может казаться, что она охватывает «много разных случаев». «Скорее эта теория будет успешной применитель­но к весьма специальной, возможно, даже уникальной ситуации... она "почти предсказывает" необычайное разнообразие форм жиз­ни. 8 других областях ее предсказательная или объясняющая сила в большой мере исчезающе мала». Поэтому Поппер видит в дар­винизме «одну из идей ситуационной логики» (там же, с. 40).

Мы должны заметить, что любой, кто хотел бы составить од­нозначное представление о соответствии теории Дарвина самым

ключевым для Поппера критериям — проверяемости теории, ее способности давать объяснение и предсказывать, — столкнется с противоречивостью его суждений, причем даже в рамках одного труда и одного предложения. Так, Поппер пишет: «Хотя... дарви­новская теория эволюции не обладает достаточной силой, для то­го чтобы объяснить земную эволюцию громадного разнообразия форм жизни, она, несомненно, предлагает такое объяснение и по­этому привлекает к себе внимание» (там же, с. 43). Создается впе­чатление, что Поппер постоянно — даже в момент написания са­мой главы или статьи ~- испытывает колебания между полярными оценками и, уступая своему давнему влечению и симпатии к дар­винизму, пытается вывести эту теорию из сферы действия собст­венных критериев. Поэтому он указывает, что в силу специфич­ности биологии «объяснение в принципе», которое дает дарвинизм, — это нечто совершенно отличное от того типа «объ­яснения в деталях», которого мы требуем от физики; или что дей­ствительно суровые испытания естественного отбора гораздо труд­нее осуществить, чем в сравниваемых теориях в физике или химии (Popper, 1987. Р. 143).

В 80-х годах XX в. Поппер все более склонялся к мысли о вы­сокой специфичности и исключительностибиологических теорий среди концепций других естественных наук. Теория эволюции в его глазах в наибольшей мере оправдывала такую характеристи­ку. В этой связи Поппер счел возможным выразить надежду на то, что «теория естественного отбора может быть сформулирована так, что будет далека от тавтологии. В этом случае она становится не только проверяемой, но и нестрого универсально верной* (Popper, 1987. Р. 145). Однако буквально тут же Пбппер указывает, что не все явления эволюции объясняются одним естественным отбором.

Интересно, что Поппер предпринял попытку «улучшить» дар­винизм. И уже совсем удивительно то, что, оперируя закономер­ностями современной генетики, Поппер стремится усовершенст­вовать именно теорию Дарвина, а вовсе не синтетическую теорию. Последняя для него как бы и не существует.

Поппер воскрешает гипотезу «органического отбора» Дж. Бол­дуина и Л. Моргана (1896), которую высокомерно отбросили синтетисты, провозглашает ведущим фактором эволюции живот­ных поведенческую активность особи (благодаря которой она способна уклониться от неблагоприятного действия отбора и да­же изменить его вектор) и, прослеживая наследственную фикса­цию поведенческих актов вплоть до преобразования морфологии и анатомии по образцу химического ламаркизма, органически

соединяет дарвинизм с ламаркизмом в едином синтезе (Поппер, 1995; Чайковский, 1995).

Еще один акт «улучшения» дарвинизма — его явное освобо­ждение от постулата борьбы за существование. Поппер просто о ней нигде ничего не говорит.

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: