Отношения меэкду церковью и государством

Состояние духовной сферы общества во многом зависит от того, как ск.т дываются отношения между церковью и государством. Все мы — граждан" государства, но не все мы — верующие. Первых больше, вторых — меньше Но значит ли это, что большинство должно угнетать меньшинство? Значит ли это, что политические дела в обществе важнее духовных? Имеет ли, наконец, государство право ограничивать доступ граждан к религии в поисках решениях важных духовных вопросов? На эти вопросы в разные исторические эпохи давали разные ответы. Чаще всего проблема решалась так: либо государство подавляло церковь (и соответственно верующих), навязывая ей свою политику; либо церковь диктовала свою политику государству, подчиняя монархов главе церкви; либо достигачось мирное сосуществование церкви и государства во благо им обоим. Так, христианство прошло путь от непризнания и гонений до абсолютного господства над всеми сторонами жизни европейского общества.

История взаимоотношений государства и церкви уходит в глубокую древность — в 586 г. до н.э., когда произошло пленение евреев вавилонским царем Навуходоносором и переселение их в Вавилонию. Им позволили исповедовать свою религию — иудаизм, но частным образом, дома и в своем кругу, а в общественных местах они обязаны были вести себя, как и все другие граждане. Уже здесь прослеживается отделение религиозного исповедания от гражданского деяния. Через 600 лет в начале новой эры первые общины христиан преследовались римскими властями. Христиане считали себя обществом внутри общества. Первое общество было религиозным, основанным на равенстве и братстве, второе — гражданским, в котором христиане как его члены должны были платить налоги и подчиняться правительству. Христиане полагали, что — богу — богово, а кесарю — кесарево.

В Библии — основной священной книге христиан — в послании святого апостола Павла латинянам говорится, что каждый человек должен подчиняться стоящим над ним властям. Светские власти не могут быть для христианина авторитетом более высоким, чем Бог. Но законность государства санкционирована Богом. В IV в. христианство становится официальной религией в Византии, которая в то время выступала от имени Римской империи. В VII в. Византию завоевали войска арабского халифата. Оставшаяся незахваченной западная часть Византийского государства взяла на себя функцию духовного и религиозного лидера европейских народов. Здесь процветал свой вариант христианства — католицизм. А та разновидность некогда единого вероучения, которая сохранилась в восточной части Византии, стала называться православием.

В период с VIII по XI в. многие западноевропейские монархи рассматри вали церковь как свое владение, они отстраняли и назначали свяшеннослу жителей. В XI в. католическая церковь обрела независимость от госуд<Ф^сТ ' и провозгласила принцип невмешательства в политическую борьбу. Прав- <-на практике церковным иерархам не удавалось последовательно придер*

ваться провозглашенного принципа. Считая, что духовная власть по своей природе превосходит земную, главы католической церкви активно участвовали в назначении и смещении европейских монархов. Да и сами короли и императоры постоянно прибегали к авторитету церкви. Их власть становилась легитимной только после того, как были помазаны на царство папой римским. Союза с ним искали все европейские правители.

В XIV в. католическая церковь, ослабленная внутренней борьбой, уже не могла диктовать свою волю светским правителям и вынуждена искать покровительства государства, выторговывая себе право на духовную монополию в пределах централизованных государств, в то время активно формирующихся в Европе. Заключаемый между церковными и светскими иерархами договор провозглашал, что на данной территории государство обязуется поддерживать только эту признанную им конфессию и изгонять из своих пределов все другие. Варфоломеевская ночь (1572), когда католики вырезали тысячи протестантов (гугенотов), была возможна только вследствие новых

Рис. 26. В Средневековье церковные иерархи активно участвовали в возведении на престол

отношений между государством и церковью. Описанным событиям предшествовал случившийся в XVI в. раскол единой католической церкви на несколько конфессий. Появление протестантизма, а затем укрепление его позиций внесли неясность в вопрос: какой религии должен придерживаться истинный гражданин. Принцип «одно гражданство — одна религия» исчез. Теперь можно было выбирать между двумя ветвями западного христианства — католицизмом и протестантизмом.

Католицизм сдавал свои позиции протестантизму с боем: XVI— XVII столетия вошли в историю Европы как период религиозных войн. По их завершении среди европейских монархов было принято новое правило: каждый сюзерен на подведомственной ему территории сам выбирает тот тип религии, который будут исповедовать его подданные.

Сегодня государство вправе само выбирать, какую религию оно будет поддерживать и как оно станет строить с ней отношения. Но и граждане в большинстве демократических стран вольны выбирать себе тип вероисповедания.

Не только в христианстве, но и в других религиях между церковью и властями складываются два типа отношений — вражда и сотрудничество. Ислам, там, где он процветает, очень активно вмешивается в политическую сферу и направляет деятельность государства. В Индии весьма влиятельной политической и экономической силой выступает индуизм. В 1984 г. премьер-министр Индира Ганди была убита членами сихкской религиозной общины, противопоставившей себя правительству. В таких странах, как Иран, отказываются признать то правительство, которое не узаконено исламом. Именно на этой основе здесь произошла революция 1979 г. Религиозные лидеры, муллы, контролируют соответствие деятельности государства священному Корану.

В США можно видеть совершенно иное положение. Конституцией провозглашено отделение церкви от государства к их взаимному благу. Правительства в коммунистических странах, в современном Китае и бывшем СССР настроены к религии антагонистически и стараются подавить ее. Государство только формально отделено от церкови и не вмешивается в ее дела. В действительности доктрина воинствующего атеизма, взятая на вооружение СССР в 1920-е гг., предполагает, что государство является атеистическим, а не светским. Оно не может равнодушно относиться к религиозной агитации среди населения и обязано противопоставить ей свою агитацию, сопровождаемую не только словесными, но и физическими действиями, в частности разрушением монастырей и церквей.

В некоторых странах Западной Европы, в том числе Норвегии, Англии, Шотландии и Дании, среди множества конфессий выбрана одна главная, которая стала государственной. К другим конфессиям или религиозным организациям государство относится терпимо, но не оказывает им материальной поддержки. В Германии нет государственной религии, но правительство официально поддерживает Римско-католическую церковь и основную конфессию протестантизма — лютеранство; все прочие конфессии государством не финансируются. Во Франции Римско-католическая церковь является господствующей, но находится на самофинансировании. Большинство католических зданий являются собственностью государства, а священники существуют на пожертвования и добровольные взносы частных лиц.

Вся Латинская Америка находится под властью Римско-католической церкви. Население здесь очень бедное, богачей немного, малочислен и средний класс. Неравенство в распределении богатства часто приводит к социальной напряженности. Католические священники призывали население выступать против эксплуатации и притеснений. В результате сформировалось новое движение — либеральная теология. Теология — это система знаний, в которых изложена суть данной религии, концентрируемая в вероучении. Если традиционная теология требовала отделения церкви от государства, неучастия священников в политической борьбе, то либеральная теология, возникшая в Латинской Америке в 1960-е гг., напротив, требует такого участия. Католические священники заговорили о классовой борьбе, эксплуатации и социальной несправедливости. Римский папа Иоанн Павел 11

отверг либеральную теологию как способ провести социальные изменения или даже революцию в обществе. Священник должен служить людям, а не призывать их к борьбе с государством. В 1984 г. в Ватикане, центре мирового католицизма, был даже принят специальный документ, осуждающий либеральную теологию, пропитанную духом марксизма.

Конституция России гарантирует каждому гражданину свободу совести, свободу вероисповедания, включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними. Согласно Конституции, Российская Федерация — это светское государство, где признается идеологическое многообразие; никакая идеология и никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной; религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом. Разумеется, верующие, которые составляют примерно половину населения страны, обладают всеми гражданскими правами и наравне с неверующими занимают то или иное место в политической борьбе в соответствии со своими взглядами и пристрастиями. Церковь отделена от государства, но не отделена от общества (рис. 27). Это означает, что она может активно участвовать в обсуждении и решении со-

Рис. 27. Взаимоотношения общества, государства и церкви

циальных вопросов, но не может и не стремится участвовать в решении политических проблем.

Православная церковь и другие религиозные конфессии как таковые не участвуют в предвыборных баталиях, хотя политическая деятельность церк-

ви не противоречит законам государства. Государство разрешает, но не разрешает церковь в силу той миссии, которую она взяла на себя в обществе. Так, Архиерейский собор Русской православной церкви ясно заявил о «непредпочтительности для церкви какого-либо государственного строя, какой-либо из существующих политических доктрин, каких-либо конкретных общественных сил и их деятелей, в том числе находящихся у власти».

Сравнивая характер отношений, который складывался между обществом, государством и церковью за всю историю (рис. 28), можно сделать следующие выводы:

♦ между церковью и государством согласие сменялось антагонизмом;

♦ между обществом и государством согласие сменялось антагонизмом;

♦ между обществом и церковью никогда не было антагонизма.

Рис. 28. Отношение между обществом, государством и церковью никогда не были безоблачными; в роли «давильщика» обычно выступало государство

Отстранение от участия в политических баталиях государства не означает, что у православной церкви, как и у представителей любой другой конфессии, нет внутренней политики. Она направлена на укрепление солидарности единоверцев и борьбу с иноверцами, которые, по ее мнению, отклоняются от истинной веры или искажают ее, приносят в мир зло, а не добро. Так. Архиерейский собор Русской православной церкви принял специальное определение «О псевдохристианских сектах, неоязычестве и оккультизме». В определении Собора содержится анализ причин распространения неоязычества в нашей стране и за ее пределами, указывается на опасности, связанные с появлением организаций, которые «целенаправленно подрывают многовековые традиции и устои народа, вступают в конфликт с общественными институтами».

«Общества» конкретны. Более того, общество — это термин, от которого мы вполне можем отказаться из-за его концептуальной многозначности в истории и, следовательно, неоспоримых и вводящих в заблуждение противоречивых определений. Общество — это термин, использование которого в настоящее время в истории и социальных науках является современным институциональному оформлению социальной науки в XIX в. Общество — это поло

вина противоречивого тандема, другой частью которого является государство. Французская революция стала культурным разделом в идеологической истории современной мировой системы — привела к повсеместному принятию идеи, что социальное изменение, а не социальное постоянство является нормальным как в нормативном, так и в статистическом смысле. Таким образом возникла интеллектуальная проблема регулирования, ускорения, замедления или иного воздействия на этот нормальный процесс изменения и развития.

В XIX в. понятие «общество» противопоставлялось понятию «государство». Многочисленные суверенные государства находились в фокусе политической активности. Они казались местом для эффективного социального контроля и поэтому ареной, на которой можно было воздействовать на социальное изменение. Стандартный подход к интеллектуально-политическим вопросам в XIX в. был связан с вопросом, как «примирить» общество и государство. В этом подходе государство можно было характеризовать и анализировать непосредственно, так как здесь оно функционировало как бы посредством социальных институтов при помощи известных (конституционных) правил. «Общество» должно было означать переплетение обычаев и традиций, которое связывает группу людей без всяких официальных правил, несмотря на них либо в противовес им.

В некотором смысле «общество» представляло нечто более долговечное и «глубокое», чем государство, менее подверженное манипулированию и, конечно, более неуловимое. С тех пор и поныне существуют горячие споры о том, как общество и государство относятся друг к другу, что должно быть, чему подчинено и что из них воплощает в себе наиболее высокие моральные ценности. Со временем мы привыкли думать, что границы общества и государства синонимичны, а если нет, то станут такими. Таким образом, не утверждая этого открыто, историки и социальные ученые стали рассматривать существующие суверенные государства как основные социальные единства, внутри которых ведется социальная жизнь.

Мы живем в государствах. В основании каждого государства лежит общество. Государство имеет историю, а потому, конечно, и традиции. Поскольку изменение является нормальным явлением, именно государства изменяются или развиваются. Они изменяют способ производства. Они становятся урбанизированными. Они имеют социальные проблемы, процветают или приходят в упадок. У них есть границы, внутри которых все факторы называются «внутренними», а вне которых — «внешними». Они «логически» являются независимыми единствами и как таковые могут «сравниваться» друг с другом для статистических целей.

Анализ мировых систем превращает единицу анализа в предмет споров. Где и когда существуют единства, внутри которых происходит социальная жизнь? Он заменяет термин «общество» термином «историческая система». Конечно, это замена чисто семантическая. Но она избавляет нас от главной коннотации, которую приобрел термин «общество», — его связь с «государством», а также от предположений насчет «где» и «когда». Более того, «историческая система» как термин лежит в основе единства исторической социальной науки. Это единство является одновременно систематическим и историческим.

Открыв вопрос о единице анализа, мы не можем искать простой ответ. Я сам выдвинул экспериментальную гипотезу о том, что есть три формы или разновидности исторических систем, которые я назвал мини-системами, мировыми империями и мировыми хозяйствами. Я также предположил, что мы, возможно, могли бы выделить и другие формы или разновидности подобных систем.

Я говорю о двух факторах, касающихся исторических систем: один касается связи «логики» и формы, другой — истории сосуществования форм. Что касается формы, я принял как определяющие границы исторической системы те границы, в рамках которых система и люди, находящиеся в ней, регулярно воспроизводятся посредством какого-либо разделения труда. Я утверждаю, что эмпирически существуют три таких способа. «Мини-системы», называемые так потому, что они небольшие по размерам и, возможно, относительно кратковременны (жизненный путь примерно шести поколений), высоко гомогенны с точки зрения культурных и управляющих структур.

Основополагающая логика — во взаимном обмене. «Мировые империи» являются крупными политическими структурами и заключают в себе разнообразные «культурные» модели. Основополагающая логики системы — экстракция «дани» из самоуправляющихся прямых производителей (в основном, сельских), которая передается к центру и перераспределяется среди немногочисленной, но значимой сети чиновников. «Мировые хозяйства» — это огромные неравные цепи интегрированных производственных структур, разделенных многочисленными политическими структурами. Основополагающая их существования логика заключается в том, что прибавочная стоимость неравномерно распределяется в пользу тех, кто смог захватить временную монополию на рынке. Это — «капиталистическая» логика.

История сосуществования форм может быть воспроизведена следующим образом. В до-сельскохозяйственную эпоху существовало множество мини-систем, постоянное исчезновение которых было в основном следствием экологических катастроф, а также расколом групп, ставших слишком большими. Здесь наше знание очень ограничено. Тогда не существовало письмен-

ности, и нам приходится довольствоваться археологическими реконструкциями. В период, скажем, между 8000 г. до н.э. и 1500 г. н.э. на Земле сосуществовали одновременно многочисленные исторические системы всех трех разновидностей. Мировая империя была «сильной» формой той эпохи, поскольку, расширяясь, она разрушала и (или) поглощала как мини-системы, так и мировые хозяйства. Сокращаясь же, она открывала место для возникновения мини-систем и мировых хозяйств. Большая часть того, что мы называем «историей» этого периода, — это история таких мировых империй, и это понятно, поскольку они оставили нам письменные описания того, что происходило. Мировые экономики были «слабой» формой, отдельными и не живущими долго. Это происходило потому, что они либо распадались, либо поглощались мировыми империями или трансформировались в них.

Примерно в 1500 г. одному из таких мировых хозяйств удалось избежать общей судьбы. По причинам, которые следует объяснить, из консолидации мирового хозяйства родилась «современная мировая система». С тех пор она достигла своего полного развития как капиталистическая система. По своей внутренней логике это капиталистическое мировое хозяйство затем расширилось и захватило весь земной шар, впитывая в себя все существующие мини-системы и мировые империи. Таким образом, к концу XIX в. впервые в истории на Земле оказалась только одна историческая система. Мы до сих пор существуем в этом положении.

Сокращено по источнику: Валлерштайн И. Анализ мировых систем: современное системное видение мирового сообщества // Социология на пороге XXI века: новые направления исследований. М., 1998. С.129—147.

Понятие общества имеет смысл, очевидно, только в том случае, если оно так или иначе противополагается простой сумме отдельных людей. Ведь если бы оно совпадало с последней, то, видимо, могло бы быть объектом науки только в том смысле, в каком, например, звездное небо может быть названо объектом астрономии; но на самом деле это лишь имя собирательное, и астрономия устанавливает только движения отдельных звезд и законы, которые ими управляют. Если общество есть такое соединение отдельных людей, которое представляет собой только результат нашего способа рассмотрения, а настоящими реальностями являются эти отдельные люди, то они и их поведение образуют настоящий объект науки, и понятие общества улетучивается. И это, видимо, действительно так и есть.

Ведь ощутимо только существование отдельных людей, их состояния и движения; поэтому речь может идти лишь о том, чтобы понять их, тогда как возникшая только в результате идеального синтеза совершенно неощутимая сущность общества не может быть предметом мышления, направленного на исследование действительности...

Но... и отдельный человек не является абсолютным единством, которого требует познание, считающееся лишь с последними реальностями. Прозреть как таковую ту множественность, какую индивидуальный человек представляет уже в себе и для себя, — вот, думается мне, одно из важнейших предварительных условий рационального основоположения науки об обществе, и мне хотелось бы поэтому рассмотреть его здесь поближе...

Никто не будет отрицать, что взаимодействие частей происходит в том. что мы называем обществом. Общество, как и человеческий индивидуум, не представляет собой вполне замкнутой сущности или абсолютного единства. По отношению к реальным взаимодействиям частей оно является только вторичным, только результатом, причем и объективно, и для наблюдателя. Если мы здесь оставим в стороне морфологические явления, в которых отдельный человек оказывается, конечно, всецело продуктом своей социальной группы, и обратимся к последнему основанию теории познания, то нам придется сказать: здесь нет общественного единства, из единообразного характера которого вытекают свойства, отношения и изменения частей, но здесь обнаруживаются отношения и деятельности элементов, на основе которых только и может быть установлено единство. Эти элементы сами по себе не представляют настоящих единств; но их следует рассматривать как единства ради более высоких соединений, потому что каждый из них по отношению к другим действует единообразно; поэтому общество не обязательно слагается из взаимодействия одних только человеческих личностей: целые группы во взаимодействии с другими могут также образовать общество. Ведь и физический, и химический атом совсем не является простой сущностью в метафизическом смысле, но с абсолютной точки зрения может быть разлагаем все дальше; однако для наблюдателя, относящегося к данным наукам. это безразлично, потому что фактически он действует как единство; подобно этому и для социологического исследования важны, так сказать, лишь эмпирические атомы, представления, индивиды, группы, которые действуют как единства, все равно, делимы ли они в себе все дальше и дальше. В этом смысле, который является с обеих сторон относительным, можно сказать, что общество есть единство, состоящее из единств. Однако речь не идет при этом о внутреннем замкнутом народном единстве, которое порождало бы право, нравы, религию, язык; напротив, социальные единства, соприкасающиеся внешним образом, образуют внутри себя под действием целесообразности, нужды и силы эти содержания и формы, и это только вызывает или скорее обозначает их объединение. Поэтому и в познании нельзя начинать с такого понятия об обществе, из определенности которого вытекали бы отношения и взаимные действия составных частей: эти последние необходимо устанавливать, а общество — только название для суммы этих взаимодействий, которое будет применимо лишь постольку, поскольку они установлены. Поэтому понятие не фиксировано как нечто единое, но имеет различные степени, причем оно может быть применимо в большей или меньшей мере, смотря по количеству и глубине существующих между данными личностя-

ми взаимодействий. Таким образом, понятие общества совершенно теряет тот мистический оттенок, который пытался усмотреть в нем индивидуалистический реализм.

Правда, может показаться, что, согласно такому определению общества, и два воюющих государства тоже должны быть названы обществом, так как между ними существует несомненное взаимодействие. Несмотря на этот конфликт с обычным словоупотреблением, я мог бы взять на себя методологическую ответственность и просто допустить здесь исключение, случай, на который это определение не распространяется. Веши и события слишком сложны и имеют слишком расплывчатые границы, чтобы нам отказываться от соответствующего факту объяснения только потому, что оно распространяется и на другие очень отличные явления. Тогда надо искать специфическое различие, которое следует добавить к понятию взаимодействующих личностей или групп, дабы получить обычное понятие общества в противоположность понятию воюющих сторон. Можно было бы, например, сказать, что понятие общества говорит о таком взаимодействии, при котором деятельность ради собственных целей способствует в то же время целям других. Но и это не вполне удовлетворительно, потому что тогда обществом станет называться и такая совместность, которая возникла и держится лишь посредством насилия одной стороны и ради ее исключительной пользы. Я вообще полагаю: какое бы ни установить простое и единообразное определение общества, всегда найдется такая пограничная область, в которой оно не совпадет с областью, определенной нашим представлением об обществе. И таков удел всех определений, цель которых состоит в чем-то большем, нежели в описаниях понятия, самим же исследователем и образованного, и которыми вполне покрывается их предмет, ибо этот предмет представляет собой только то, что они описывают. Если же определение хотят дать таким образом, чтобы оно в единстве своего содержания одновременно обнаруживало некую объективную связь, заключающуюся в самой природе подпадающих под него вещей, то немедленно в той же мере проявится и несовпадение между завершенностью наших понятий и текучестью вещей. Но еще важнее не рассматривать наши понятия как законченные образования, по отношению к которым нужно только эксплицировать их имплицитное содержание, но подходить к ним как к простым указаниям на какую-то действительность, подлинное содержание которой подлежит еще тщательному исследованию, т.е. видеть в них не картины, для которых нужно только яркое освещение, чтобы обнаружилось их законченное в себе содержание, но контурные наброски, которые ждут еще своего наполнения. И мне кажется, что представление о взаимодействующих сущностях во всяком случае наполняет собой то указание на отношения между людьми, которое заключено в понятии общества.

Однако это определение должно быть сужено по крайней мере в количественном отношении, и это, быть может, даст во всяком случае более точное указание на содержание того, что мы называем обществом. В самом деле, и два человека, между которыми существует лишь эфемерное отношение, образовали бы, согласно вышеизложенному, общество. Принципиально и с этим следует согласиться; между самым рыхлым соединением людей для общего дела или беседы, самым мимолетным проблеском изменения в каждом из них, которое вызвано силой, исходящей от других, — и всеохватыва-

ющим единством класса или народа, проявляющимся в нравах, языке и политической деятельности, — существует различие только в степени. Однако границу собственно социальной сущности, не исключено, можно увидеть там, где взаимодействие личностей между собой состоит не только в их субъективных состояниях и поведении, но и создает объективное образование, которое обладает известной независимостью от отдельных участвующих в нем личностей. Если возникло объединение, формы которого продолжают существовать и тогда, когда отдельные члены из него выходят, а новые в него вступают; если существует общее внешнее достояние, причем его приобретение и распоряжение им не являются делом отдельного лица; если имеется сумма познаний и нравственных жизненных содержаний, число которых не увеличивается и не уменьшается от участия в них отдельных людей и которые, ставши до известной степени субстанциальными, находятся к услугам каждого, кто захотел бы принять в нем участие; если выработались формы права, нравов, общения, к которым присоединяется и должен присоединиться всякий, вступающий в известное пространственное сосуществование с другими, значит, во всех этих случаях существует общество, а взаимодействие сгустилось и превратилось в тело, что и отличает это общественное взаимодействие от того, которое исчезает вместе с непосредственно участвующими субъектами и их моментальным поведением.

Всеобщее можно понимать в двояком смысле: или как то, что до известной степени стоит между отдельными членами и объединяет их так, что хотя каждый является в нем участником, но никто не владеет им одним и целиком; или как то, чем обладает каждый и что констатирует как всеобщее только сопрягающий и сравнивающий дух. Между обоими значениями, которые можно было бы назвать реальной и идеальной всеобщностью, существуют очень глубокие отношения. А именно, хотя вполне возможно, что последняя встречается без первой, однако, по крайней мере в качестве эвристического принципа, можно будет принять следующее: где обнаруживаются одинаковые явления при внешнем соприкосновении индивидуумов между собой, там заранее следует предположить общую причину. Именно так из того факта, что вращение всех планет происходит в одном направлении и почти в одной плоскости, Лаплас выводит, что в основе этого должна лежать общая причина, потому что такое соответствие при взаимной независимости было бы случаем недопустимым. А эволюционное учение покоится на той идее, что сходство между всеми живыми существами делает слишком невероятным предположение, что виды возникли независимо друг от друга. Так же и всякое сходство между большим числом членов общества указывает на общую причину, которая влияет на них, указывает на единство, в котором воплотились действия и взаимодействия данной совокупности и которое, продолжая со своей стороны действовать на совокупность, делает это в одинаковом для всех смысле.

Нельзя не признать, что здесь скрыто очень много теоретико-познавательных трудностей. Кажется, будто мистическое единство социальной сущности, которое мы отвергли выше, хочет здесь снова вкрасться к нам таким образом, чтобы ее содержание все-таки отделялось от множественности и случайности индивидуумов и противостояло ей. Вновь возникают сомнения: ведь известные реальности существуют вне отдельных людей, и все-таки, помимо этих последних, явно нет ничего, в чем они могли бы существовать.

Это приблизительно то же затруднение, которое обнаруживается в отношении между естественными законами и отдельными вещами, этим законам подчиненными. Я не мог бы указать, какую действительность можно было бы приписать таким законам, если бы не было вещей, в которых они находят себе применение; но, с другой стороны, закон, видимо, имеет силу и помимо отдельного случая своего осуществления. Мы представляем себе, что если бы такого случая и не было никогда до сих пор, то с его наступлением закон, будучи всеобщим, немедленно проявил бы свое действие; и если бы даже реальные комбинации вообще не создали бы никогда условий, необходимых для его действия, то у нас все же осталось бы представление, что этот нереализованный, лишь идеальный закон природы обладает еще известного рода значимостью, которая отличает его от простых мечтаний или логически и физически невозможной фантазии. В этом состоянии колебания между реальностью и идеальностью находится и то всеобщее, которое связывает индивидов в общество, противостоя каждому из них, в каждом имея своего носителя и тем не менее от него не завися. Подобно тому как невозможно сказать, где располагаются естественные законы, которые мы признаем истинными, даже если они никогда не были осуществлены в своей абсолютной чистоте (как, например, теоремы геометрии), так мы не можем указать, где располагается эта неуловимая межсубъектная субстанция, которую можно было бы назвать душой народа или ее содержанием. Она окружает каждого в каждый момент, она доставляет нам жизненнее содержание, из изменчивых комбинаций которого обыкновенно составляется индивидуальность, но мы не можем назвать никого по имени, от кого бы она вела свое происхождение, ни одного отдельного человека, над которым бы она не возвышалась, и даже там, где мы, по нашему мнению, можем установить вклад отдельных людей, все еще остается вопрос, не получили ли они сами то, что в них есть существенного, из того публичного достояния, которое в них только сконцентрировалось или получило оригинальную форму. Затруднения, которые содержат в себе отношение между всеобщим и индивидуальным в социологическом аспекте, вполне соответствуют тем, которые обнаруживаются в этом отношении и с точки зрения чистой теории познания; они сказываются также в практических затруднениях и спорах по вопросу о тех реальных формах, которые принимает это отношение.

' Сокращено по источнику: Зиммель Г. Избранное. Т. 2. Созерцание жизни. М., 1996. С. 311-319.

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: