II. Византийский Восток и высокое Средневековье

Когда же на смену богословию смерти Бога, богословию освобождения и революции, которые страдают такой неполнотой, более того, задыхаются от своего собственного антропоцентризма, придет наконец подлинно революционное, освободительное, спасительное богословие Бытия и Жизни: богословие Творения, высшего Присутствия во всей иерархии сотворенного?

Человек, хорошо знакомый с Библией, не обнаружит ни в Ветхом, ни в Новом Завете никакого презрения по отношению к Творению. Достаточно вспомнить, что Писание открывается торжественным священным славословием шести дням Творения, и каждый день завершается одними и теми же словами: "И увидел Бог, что это хорошо". Конец библейского Откровения - это Апокалипсис св.Иоанна, где разрушение старого мира приветствуется лишь потому, что вслед за этим должны возникнуть "новая земля и новое небо".

Таким образом, ничто не может быть более чуждо древнееврейскому, а вслед за ним и христианскому мышлению, нежели отрицание или умаление тварного мира. Библейское отношение отражает стремление к истине. Оно проповедует не отказ от размышлений, но способноcть различать. Благодаря этому различению, Богу возвращается Богово. Тварь не ставит себя на место Творца; ее не обожествляют и не творят из нее кумира.

Именно в этом смысле в Библии происходит расколдовывание и десакрализация мира. Но это не значит, что мир в свете Библии перестанет быть чудесным и утратит свою священную реальность. Он просто не будет низводить это явление до своего собственного уровня и использовать его для выгоды. Мир восстанавливается в своем относительном статусе, в подчиненной функции свидетеля, посредника, литурга. Творение воспевает славу Богу ("всякое дыхание да хвалит Господа") - учат псалмы. А человек в Творении занимает место господина, назначенного свыше, верховного жреца, первосвященника, призванного собрать воедино хвалу, возносимую Богу, рассеянную по всей Вселенной. Благодаря этому законному и преданному ходатайству хвала возносится к Единому Владыке Господу. Иудео-христианская ментальность виновна в разграблении нашей планеты, во все большем ее разрушении - это утверждение полностью лишено смысла, если оно подразумевает, что такой замысел Бог предложил человеку и заключил его в Библии. Все совсем наоборот, и нужно, напротив, сказать, что склонность к грабительству и тирании на самом деле соответствует неверности Богу, а точнее - греху.

Презрение к Творению, безразличие и ненависть к тварям и, что хуже всего, - устремление лишить их души, превратить в вещи - вот чего не может вынести Создатель. Подобно тому, как Он по Своему Слову сотворил видимый и невидимый миры в любовном порыве, Он послал Свое Слово, чтобы спасти мир, плененный грехом, и восстановить в нем свободное движение Любви.

За две тысячи лет христианства этот план спасения человечества не был забыт. Но его далеко не всегда понимали и представляли во всем великолепии. Христиан больше волновало их теперешнее состояние. А между тем, не есть ли появление, а затем и грехопадение человека самый настоящий центр космической истории? Созерцание мистерии человека в свете мистерии Иисуса Христа, Богочеловека, является самой сущностью мистерии спасения всего Творения.

Произошло еще нечто более серьезное, нежели сосредоточенность на человеческом предназначении - процесс развоплощения и утрата чувства космизма извратили христианство. Остаточный платонизм, дополненный всеми возможными разновидностями гностицизма, манихейства, богомильства и идеализма, смешал природу с грехом, связал творение с грехопадением, забывая, что мир был не порождением зла, но его жертвой и что, сотворенный вместе с человеком, он получил с ним и в нем обетование о своем духовном перерождении в конце времен.

Именно об остаточном явлении платонизма и идет речь, когда сегодня изобличаются "преступления" ментальности, которую ошибочно называют иудео-христианской.

Задача христиан - восстановить истину своей традиции и заодно лучше понять ее. Продолжение верно понятой христианской традиции ставит христиан в авангард экологического движения.

Имеется множество текстов, подтверждающих эту мысль. Часто речь идет о неизвестных произведениях, которыми особенно пренебрегали последние столетия - несмотря на это, они представляют собой нить, связывающую раннее христианство с нашей эпохой. Как тексты отцов Церкви и отшельников Фиваиды, так и тексты ирландских монахов, сирийских и византийских мистиков, пустынников и визионеров средневековой Европы, прирейнских созерцателей, убежденных гуманистов и русских старцев свидетельствуют о незыблемом уважении ко всем тварям и неустанно утверждают спасение всего универсума.

Важно то, что большая часть этих текстов принадлежит мистикам и святым, а не богословам. Это вполне нормальная ситуация, поскольку первые всегда были вдохновителями вторых. Но сейчас богословам становится просто необходимо последовать за мистиками, чтобы Слово Божее было услышано каждым и чтобы в конце времен расцвел Вселенский Иерусалим.

Ириней Лионский - это драгоценный свидетель, потому что, будучи выходцем из Малой Азии и живя во второй половине II столетия, он почти непосредственно соприкасается с поколением "мужей апостольских". Разве в юности не приходилось ему слушать проповеди Поликарпа, старого епископа города Смирны, который и передал ему учение евангелиста Иоанна?

В своем большом трактате "Против ересей" он бичует гностическое презрение к Творению, используя выражения Пролога к четвертому Евангелию:

"Единородное Слово, всегда присущее роду человеческому, соединилось со своим созданием по воле Отца и сделалось плотью. Итак, один Бог Отец и один Христос Иисус Господь наш, имеющий придти ко всеобщему устроению и все восстанавляющий в Себе. Во всем же есть и человек, создание Божие; поэтому и человека восстановляя в Себе Самом, Он, невидимый, сделался видимым, необъемлемый, сделался объемлемым и, чуждый страданиям, страждущим, и Слово стало человеком, все восстанавливая в Cебе, так что как в занебесном, духовном и невидимом мире начальствует Слово Божие, так и в видимом и телесном Оно имеет начальство и, присвояя Cебе первенство и поставляя Себя Самого главою Церкви, все привлечет к Себе в надлежащее время"¹.

Картину этого восстановления Ириней дает в конце своего труда, когда он прославляет Парусию и воскресение, которое станет не только восстановлением человека в первозданной цельности, но и воссозданием всего нарушенного миропорядка. Ириней был последователем милленаризма и полагал, что воскресение будет состоять из двух этапов: сначала в течение тысячи лет будет происходить восстановление полноты райской жизни на земле, а потом настанет нисхождение Небесного Иерусалима на возрожденную землю.

С самого начала этого апокалипсиса в двух частях, Ириней твердо придерживается конкретной, материальной реальности воскресения. Человек воскреснет не в неких "заоблачных высях", но на земле, "обновленной Христом", и в "Иерусалиме, воздвигнутом по образцу горнего Иерусалима", где "праведники остаются нетленными и ждут спасения"². В течение этих тысячелетий, которые можно рассматривать пропедевтически, "ни сущность, ни материя Творения не будут уничтожены - правдив и неизменен Тот, Кто его утвердил, - но "лик мира сего прейдет", - то есть исчезнет все, что было затронуто преступлением: ибо человек застарел в нем [...]. Когда же этот "лик" прейдет, то человек [...] созреет для нетления до такой степени, что не сможет больше состариться, "тогда и будет новое небо и новая земля", где новый человек пребудет, беседуя с Богом"³.

В этот момент осуществится второй и последний этап, когда Небесный Иерусалим, подобно "невесте, украшенной для мужа своего" сойдет от Бога с неба в этот новый рай, для того, чтобы стать в нем дарохранительницей Бога. Громкий голос Откровения обещает: "И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни воплей, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло". Исайя сказал об этом: "Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут вспоминаемы и не придут на сердце. А вы будете веселиться и радоваться во веки о том, что я творю".

В третьем веке анонимная "Пасхальная гомелия" подхватывает еще одну тему Иринея, которую он проповедовал в иудео-христианской среде в свою эпоху - это тема космического креста, в "Изложении проповеди апостольской", Ириней учил, что "Сын Божий был распят за весь мир, отметив знаком креста все вещи. Ибо праведно и необходимо, чтобы Тот, Кто стал видимым, заставил бы все вещи участвовать в распятии".

"Пасхальная гомелия", словно вдохновленная трактатом Ипполита Римлянина, величит "это Древо, твердое основание Вселенной, связь всех вещей, опору всякой обитаемой земли, космическое переплетение, заключающее в себе всю пестроту человеческой природы; касаясь неба своей вершиною, утверждая землю своим подножием, оно в межлежащем пространстве объемлет весь воздух в безначальном объятии".

В драматическом видении автор созерцает Распятого "всего целиком, повсюду, во всякой вещи; Ему пришлось в одиночестве бороться, обнаженному, против всех воздушных сил. Когда эта Вселенская битва завершилась, весь мир чуть не погиб. Но, испуская Свой божественный дух, великий Иисус придал силу и жизнь всему живому и всякой вещи, которые трепетали, и снова вся Вселенная обрела устойчивость и равновесие, словно это божественное всеобъемлющее присутствие и эта крестная мука пронизали весь мир".

Вряд ли можно лучше возвестить о конечном выздоровлении Вселенной, возвращении гармонии, которой изначально хотел Творец и которая была восстановлена силой Креста, даже если результаты этой победы остаются пока скрытыми. Автор "Гомелии" использует то же слово, что и Ириней, для обозначения божественного действия - как при сотворении мира, так и при его восстановлении силою Креста: Бог творит и пересоздает заново "устойчивую" Вселенную. Творец не отказывается от того, что было порождено Его Словом. Только зло может противоречить и разрушать созданное.

К середине IV века Кирилл, епископ Иерусалима, тоже учил о том, что хаосу придет конец "дабы эта чудесная обитель не оставалась преисполнена неправдой, этот мир прейдет, и будет положено начало новому, более совершенному. Не будем же печалиться, что мы умрем - звезды тоже погаснут. Но как слова Писания: "Праведник умирает, и никто не принимает этого к сердцу" (Ис 57.1) утверждают физическое разрушение тела праведного человека, дабы он воскрес, так и мы ожидаем воскресения небес"⁴.

Во второй половине II века еще один великий старец, Татиан, составил, вероятно, по-сирийски, своего рода "симфонию" (согласование) четырех евангелий, которое назвал "Диатессароном". Этим трудом долго пользовалась антиохийская церковь, а два века спустя к нему был написан знаменитый комментарий Ефрема из Низибии, который был дьяконом, поэтом и мистиком.

Говоря о славе Христа, Ефрем подхватывает, как и Ириней, фундаментальное утверждение евангелиста Иоанна, согласно которому то же самое Слово, творящее Слово Отца, затем становится искупительным Словом и совершает спасение мира. "После погибели Адама все твари облеклись его падением, по слову апостола Павла: "осуетились в умствованиях и омрачилось немысленное их сердце". Сын Создателя пришел излечить их, чтобы смыть всю нечистоту крещением Своей смерти"⁵.

Говоря об омовении ног, совершенном во время вечери Великого Четверга, Ефрем подчеркивает умаление Сына перед всей тварью, всеми сотворенными во имя их прославления: "Ибо они были падшими, покоясь под бременем проклятия, Он опустился еще ниже их, чтобы восхвалить всю тварь. Ибо как в начале Он унизил их, так теперь, в своей премудрости, Он явился перед страждущей тварью как целитель и примиритель"⁶.

Вот почему в конце времен благодаря чуду, подобному чуду в Кане Галилейской, "всякая тварь будет обновлена, ибо та воля, которая, следуя приказу, сразу превратила обычную воду в сладкое вино, имеет власть придать всякой твари во время последнего пиршества невыразимый аромат, и вкус, (показывая этим) что никого не презрели, никого не отвергли"⁷.

Тогда твари обретут ту дочернюю славу, которой они были облечены изначально: "Подобно тому, как Сын по благодати сотворил изначальную сущность тварей, дабы они были безупречны в той же славе и великолепии, в какие был облечен Он Сам, так же, по милосердию Божьему, произойдет новое сотворение всего живого, оно даст жизнь безгрешным тварям в той же славе, в какую облекся Сын (придя в этот мир), чтобы восстановить и завершить первый этап творения"⁸.

В своих "Гимнах о Рае" Ефрем воспевает с восторгом эту Вселенскую Парусию:

И ее же придет благословлять с праведниками.

Благой Господь сможет вместе со своими сынами

По странному противоречию Ефрем почему-то устраняет из этого космического воскресения животных. Не будучи разумными созданиями, они будто бы не смогут участвовать в вечном блаженстве. Поэт замечает с юмором: "Если бы животные тоже обладали рассудком, то давно бы уже ослы принялись стенать и плакать: "Ах, ну почему же мы не люди?"¹⁰. Но это различие не выражает никакой несправедливости. Ефрем повторяет в "Песнях из Нисибии": "Животное обречено на гибель, все в нем конечно, душа его гибнет вместе с телом, ничто в нем не может воскреснуть"¹¹.

Здесь налицо трудность, с которой сталкивается Ефрем, говоря, что души животных временны, что это лишь некий витальный принцип, который полностью исчезает вместе со смертью - на фоне универсальности, всеобщности конечного воскресения. За два века до него Ириней не испытывал подобных колебаний, когда он с особой силой подчеркивал, говоря о своем тысячелетнем царстве, реальное присутствие в нем волка и ягненка, отказываясь видеть в их примирении метафорическую фигуру обращения "дикарей" в веру Христову. Пророчество Исайи нужно понимать буквально - животное царство, как и все в мире, получит право на действительное, реальное воскресение¹².

Привычный для первых поколений христиан, еще близких к иудаизму, этот экуменизм Парусии, который не отказывает в воскресении никакой твари, будет все больше и больше почему-то лишаться своей остроты, уменьшаясь с развитием неоплатонизма у Отцов Церкви, вплоть до того, что, вопреки всякой логике, воскресшего человека часто станут представлять окруженным лишь самой зачаточной и неодушевленной природой: будет просто какая-то среда, если не обрамление, ничего общего не имеющая с изначальным сложным сообществом сотворенных живых существ.

Не принимая то, что растения могли бы вместе с человеком войти в блаженную вечность, Василий Кесарийский, современник Ефрема Низибийского, утверждает полное уничтожение животных. В своих "Беседах на Шестоднев" он призывает своих слушателей поразмышлять над словами Писания "душа всякого животного кровь его есть" (Лев 17.11), а сгустившаяся кровь обыкновенно обращается в плоть, и истлевшая плоть разлагается в землю; то, по всей справедливости, душа скотов есть нечто земное. Не думай, что она старше телесного их состава, и что она пребывает по разрушении тела"¹³.

Почерпывая многое у Аристотеля, Плутарха и Плиния, Василий все-таки не отказывается от темы, столь дорогой античному язычеству, а именно, что мир существует нам в назидание и поучение. Хотя и обреченный на погибель, весь сотворенный мир, начиная с моря и кончая деревьями, от рыбы до верблюда, представляет собою образы бессознательной мудрости, красоты и добродетели.

Говоря об этом, Василий допускает такие сравнения, что невольно возникает вопрос: а не выходит ли автор, сам того не желая, за пределы простой метафоры? Это относится к "неодолимой любви" у бессловесных между детьми и родителями, потому что "создавший их Господь вознаградил в них недостаток разума избытком чувства". Чувство, более тонкое, нежели наш разум", заставляет, например, ягненка "среди тысячи других овец спешить к своей собственной матери, искать с их собственных источников молока."¹⁴

Собака заслужила особенную похвалу, потому что, "не одаренная разумом, она имеет чувство, почти равносильное разуму", которое помогает ей при поиске звериного следа решать силлогизмы, достойные ученого геометра. А способность к благодарности? "Памятование о милости в этом животном не пристыдит ли всякого неблагодарного к благодеяниям?"¹⁵

Разумеется, все эти проявления ума и чувства не являются плодами доброй воли, они не составляют собственно заслуги самого животного, за какую ему полагалось бы духовное вознаграждение. Но та благодать, которая ему отпущена, предназначена, по мысли Василия, побудить человека к сознательному подражанию, и таким образом животное низводится к роли приманки, наживки в обоих смыслах этого слова: в смысле функциональной симуляции и иллюзорного явления.

С обычной для него смелостью, Ориген за век до этого начал развивать тему, у которой было блестящее будущее - тему откровения невидимых вещей через видимые. Согласно великому александрийскому экзегету, божественная Мудрость открывается людям двумя путями: через природу и через Писания. "Те, кто исследует природу и те, кто исследуют Писание, неизбежно придут к одинаковым выводам."¹⁶

Ориген любуется тщательно разработанным языком Творения: "Божественное искусство, которое видно во всей структуре мира, проявилось не только при создании солнца, луны и звезд, но также и на земле, отразившись даже на самых малых и ничтожных Его созданиях: рука Господа не пренебрегла телами самых малых животных, ни тем более их душами. Она не презрела также и земные растения, каждое из которых носит на себе печать божественного искусства. Точно так же и в книгах, написанных в божественном вдохновении, Провидение дает человеческому роду сверхчеловеческую премудрость, сея в каждой букве спасительную истину"¹⁷.

Это приводит Оригена к смелой гипотезе: "Возможно, что Бог, создавший человека по Своему образу и подобию, придал другим тварям сходство с какими-то небесными реалиями. Быть может, подобие это столь подробно, что даже горчичное зерно имеет свое подобие в Царствии Небесном. А если это истинно для семян, то должно быть истинно и для растений, а если истинно для растений, то все должно обстоять так же и для животных, и птиц, и рептилий, и четвероногих. Можно согласиться, что эти существа находятся на службе телесных нужд людей. Но, кроме того, заключая в себе облик и образ невидимого мира, они призваны еще и возвышать душу и вести ее к созерцанию небесного"¹⁸.

Отцы Церкви в четвертом веке откажутся от термина "подобие" и будут говорить скорее об "отражении", чтобы лучше обозначить сущностное различие, между простым следом усилия Творца, о котором свидетельствуют создания, стоящие ниже человека, и подлинным уподоблением Творцу, которого удостоен один лишь человек. Но признать вслед за апостолом Павлом, что "сей мир... действительно есть училище разумных душ, в котором преподается им боговедение, и через видимое и чувственное руководствует ум к созерцанию невидимого"¹⁹, провозглашать, что мир отражает собой Бога, ведет к Нему - не означает ли это, что всем тварям неотъемлемо присуще достоинство бытия, которое не может быть полностью уничтожено смертью?

Но Ориген так не считает. Последователь неоплатонизма, он не сомневается, что всякое живое существо обладает душою (см. его трактат "О началах"), а душа определяется либо в духе языческих философов, как субстанция, наделенная восприятием и движением, либо, как в Священном Писании, отождествляется с кровью. Но человек сверх того обладает второй душой божественного происхождения. Именно она и будет воскрешена в конце времен²⁰.

Что касается утверждения апостола Павла, что тогда Бог станет "всем во всем", Ориген формально исключает из этого эсхатологического обетования всю совокупность Творения, кроме человека: "Нелогично думать, что животные, домашний скот или дикие звери достигнут этого; мы не должны допускать мысли, что тогда в них будет присутствовать Бог - или камнях, или в дереве."²¹ Не стоит смешивать имманентное присутствие с вечным. Первое преходяще; второе же доступно лишь разумному существу.

В конце времен, как великолепно произносит Ориген, Бог станет "всем во всем", для тех душ, которые "не будут чувствовать ничего иного, кроме Бога, не помыслят ни о чем, кроме Бога, будут видеть лишь Бога и держаться лишь за Него, и Бог будет их образом действий и мерой каждого их движения"²². Остается выяснить, действительно ли невозможно, чтобы, пребывая в материальном состоянии, соответствующем прославлению Вселенной, Вселенная эта вся целиком смогла бы "не чувствовать ничего иного, кроме Бога, мыслить лишь о Боге, видеть лишь Его Одного и держаться только за Него", чтобы Бог стал ее образом действий и мерой каждого движения. Разве это не то самое райское состояние, которое Христос должен восстановить в последний день?

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: