Из статьи «Дорога сокровищ» в газете «Ленинградский университет» (1971),

Крик – необычное дело на раскопках. К тому же кричал старейший рабочий, обычно отменно вежливый, никогда не позволявший себе обращаться к начальству без имени и отчества. Кричали и другие.

Оборвав запись на полуслове и подхватив с колен полевой дневник, я бросился к центру раскопа. Там, в самом верху курганной насыпи, застывши кружком, студенты с лопатами в руках неотрывно глядели вниз на что-то находившееся в середине, боясь пошевелиться.

Золото! Много золота! Цветные камни! Всё горело на солнце ослепительно ярко в черной развороченной земле. Кто мог ожидать, что оно окажется под самой вершиной? Бульдозер срезал дно огромного таза, которым были прикрыты сокровища сарматского царя: 8 серебряных с позолотой чаш для вина тончайшей греко-римской работы с накладными медальонами, 14 массивных круглых блях, в золото которых были утоплены гроздья цветных каменьев – бирюзы, гранатов – это украшения сбруи царского коня; мелкие золотые вещицы.

Серебряный таз слегка позеленел от времени, но серебро чаш, защищенное тазом, и, разумеется, золото сверкали такой чистотой, как будто были положены в курган две минуты, а не две тысячи лет тому назад…

Золотая лихорадка. Молодым я много ездил в экспедиции, на раскопки. Тогда «великие стройки» обеспечивали приток ассигнований в археологию, и у академических учреждений на летний период археологов не хватало. Многие студенты и аспиранты [других специальностей] – физики, химики, художники, инженеры – проводили в экспедициях свой отпуск или каникулы.

Образованием и опытом я был неплохо подготовлен к такой работе. И то, что я прибывал во главе отряда университетских студентов, повышало спрос на меня как сезонного работника. В одной из таких экспедиций, отправленных из Академии наук, начальницей была пожилая женщина, о которой меня предупреждали, что лучше с ней не связываться [ - это была Серафима Ивановна Капошина. В экспедиции с ней я был уже не впервые, так что и сам ее знал. Предложение Серафимы Ивановны поехать снова к ней отверг сразу.].

Но она в присутствии директора Ленинградского отделения Института археологии (тогда это был Б. Б. Пиотровский) долго уговаривала меня, сулила интересную работу и право на обработку и публикацию материалов. «Все, что раскопаете, будет ваше», — обещала она [(имелось в виду, конечно, авторское право, а не собственность)]. Директор подтверждал. Я согласился, оговорив для своего отряда отдельный участок на большом расстоянии от остальной экспедиции.

Женщины этой давно нет в живых, и не надо бы поминать ее плохо, да ведь историю не поправишь. Постараюсь отметить и положительные качества своей начальницы. Это была одна из типичных для той эпохи фигур научного деятеля — выдвиженец. Внешность ее представить очень легко. Вообразите Хрущева в юбке, сильно потолстевшего и с короткой прической курсистки. Происходя из деревни, она приобрела образованность, защитила диссертацию, была остроумной, хотя и грубоватой собеседницей, пописывала стишки. Шоферюг усмиряла матом. В институте ее знали как энтузиаста всяческих чисток и проработок — и побаивались. Она была из тех, кто своего не упустит, кусок из горла вырвет. В то же время можно было подивиться, как эта пожилая болезненно полная женщина моталась по степям на грузовиках, в зной и непогоду.

С основным составом экспедиции она обосновалась недалеко от Ростова-на-Дону, а моему отряду отвели захудалые курганы на окраине другого города [—Новочеркасска], примерно в 40 км от основного отряда. За сто лет до того там были выкопаны царские сокровища сарматов — вещи огромной ценности. Они и сейчас составляют украшение Особой (так называемой «Золотой») кладовой Эрмитажа. [Это курган Хохлач, а так как раскопки были не научные, то вещи больше известны под именем Новочеркасского клада.] «Вот если найдете такие же, — шутила Начальница, — тогда подарю вам машину в обмен на сокровища». Машины у нее и самой-то не было, так что этот не совсем бескорыстный дар мне не грозил.

А вообще было не до шуток. Шел 1962 год. Были резко повышены цены на мясо- молочные продукты и в то же время снижены трудовые расценки. В Новочеркасске в связи с этим прошли забастовки и демонстрации, подавленные силой оружия. Войска стреляли в народ, было несколько десятков убитых, много раненых. На центральной площади стены зданий были выщерблены пулями. Нескольких рабочих, «зачинщиков», судили закрытым судом и расстреляли. Появившуюся после всего этого в свободной продаже колбасу горожане называли «кровавой». Работать было трудно, хотелось скорее уехать.

Срок экспедиции уже истекал, когда в раскопе засверкали золото и бирюза. Сокровища оказались исключительно ценными. Пока наш фотограф делал снимки, я вызвал милицию. Вызывать КГБ не потребовалось, они прибыли сами. Дал телеграмму Начальнице. Мой молодой помощник [студент Марк Щукин] (ныне известный ученый, доктор наук) сказал: «Вот обрадуется! Машиной не машиной, но чем-то уж точно наградит». Я невесело улыбнулся: «Насколько я успел ее узнать, этого ждать не приходится. Она примчится меня увольнять». — «?!» — «Ведь она всю жизнь мечтала о подобном открытии, а досталось оно не ей. Ее при открытии не было». — «Так ведь экспедиция ее, документ на право раскопок у нее». — «Да, но открытие числится не за тем, у кого документ, а за тем, кто реально руководил раскопками. Она это понимает, и в этом моя беда». Не веря моим опасениям, помощник все же спросил: «А вам нужно это золото?» — «К чему? Не моя тема». — «Значит, если потребует, отдадите ей и уедете. Чего же вам беспокоиться?» Я пояснил: «Рад бы, но нельзя. Ведь мое увольнение ей надо будет как-то мотивировать, а с ее нравом... После моего отъезда что ей стоит создать искусственные основания? Пару раз копнул не там — уже грубое нарушение, дисквалификация. Потом не отмоешься. Нет, надо доводить дело до конца».

Назавтра приехала Начальница — туча-тучей. Остановившимся взглядом вперилась в золото, потом отозвала меня в сторону и сказала: «Вот что. Мы с вами не сработались. Я не могу доверить вам дальнейшее руководство. Забирайте с собой своего помощника и немедленно уезжайте, передав мне всю документацию». Я сказал, что это исключается. За день до открытия — куда ни шло, а днем после открытия — нет. Поскольку я в штате, то увольнение — только через дирекцию в Ленинграде, а я, пока суд да дело, закончу работы. «Ах так, тогда с сегодняшнего дня, — объявила она, — я перестаю платить деньги вашим рабочим». Я созвал рабочих и сказал, что экспедиция не в состоянии долее оплачивать их работу, но кто согласен работать бесплатно, могут остаться в качестве моих личных друзей. Все захотели остаться и разошлись по рабочим местам. «Тогда, — выложила она последнюю карту, — я заявляю в КГБ, что вы вели антисоветские разговоры, возмущались расстрелом демонстрации». Я был несколько озадачен таким поворотом и сказал: «А я-то раньше не верил слухам о вас, что доносы строчили». — «Напрасно не верили, — отвечает, — в свое время я многих посадила. Фигуры были не вам чета!» И стала перечислять, загибая пухлые пальцы. Ни дать, ни взять — ласковая бабушка из детской потешки «Ладушки»: кашку варила, деток кормила; этому дала, этому дала, а этому (мизинцу) не дала. «А с вами и подавно справлюсь», — свирепо закончила она, и на меня глянули волчьи глаза. «Что ж, — говорю, — сейчас не 30-е годы и даже не 50-е. По одному доносу не сажают. Разговор окончен». И прошу милиционеров (они знали только меня) удалить посторонних.

Тут Начальница базарным голосом начинает кричать, что вот, де, уже незаконно сделаны цветные снимки сокровищ! Что снимки эти представляют государственную ценность! Что они могут ускользнуть на Запад, так как здесь есть люди, связанные с Западом! Что она требует выдачи фотоснимков ей (это она, чтобы лишить меня возможности что-нибудь опубликовать). Услышав такие речи, незаметный человек предъявляет удостоверение, просит меня сдать ему все пленки, а фотографу говорит: «Прошу следовать за мной!» — и мы остались без пленок и без фотографа.

Откровенно говоря, я думал, что возможность доноса — пустая угроза, что отнятием пленок дело ограничится. Но скоро выяснилось иное. Как мне позже рассказал сотрудник экспедиции, которого она, запугав до смерти, взяла с собой как свидетеля, она отправилась с ним к самому большому в Новочеркасске начальнику КГБ. После событий в городе это начальство в нем переменилось. Вот этому новому начальнику она стала, пылая праведным гневом, повествовать о моих антисоветских высказываниях. «Я, как коммунист и патриот, не могла стерпеть...» Начальник слушал спокойно, а потом тихо так сказал: «Вы думаете, мы не в курсе того, что за спор возник в экспедиции, и не понимаем, чем вызвано ваше заявление? Хотите нашими руками расправиться с неугодным сотрудником? Мы иначе представляли себе облик ленинградского ученого. Уходите». Тотчас освободил фотографа, а через несколько дней вызвал меня, и, извинившись, вернул пленки. К этому офицеру я проникся уважением: он был явно не из 37 года.

Пленки я сразу же сдал Начальнице. Она напоминала шину, из которой выпустили воздух. Предложила мне заключить письменное соглашение о разделе авторских прав, но я и не собирался лишать ее добытых материалов. Обжаловав ее неправомерные действия, я сделал небольшую публикацию об открытии (без иллюстраций), после чего отступился от всего на много лет.

А Начальница еще долго, показывая на своих докладах сокровища или их фото, патетически восклицала: «Вот этими самыми руками я доставала их из земли!» Ради возможности произнести эту эффектную фразу она готова была упрятать меня в лагеря.

Но история с золотом на этом не закончилась. [Мы-то хотели оставить его в Эрмитаже, но] по распоряжению Министерства культуры мы сдали всё в местный музей [Ростова-на-Дону, не имевший достаточно оборудования и средств для надлежащей охраны таких сокровищ.] А через 8 лет часть сокровищ была оттуда украдена — по стоимости это несколько миллионов! [Тотчас перекрыли все аэропорты, полагая, что ограбление заказное, орудовала целая банда, и сейчас она попытается переправить сокровища за рубеж, потому что в стране реализовать их немыслимо.] Вот когда настал черед торжества бывшей Начальницы! Самое время убеждать всех, что у меня не экспедиция, а банда и что золото уже уплыло на Запад по каналам международного империализма и сионизма. Да меня и без того (как всякого, кто был причастен к этим сокровищам) взяли под подозрение. Целый день меня допрашивали в Большом доме, перетряхивали всю экспедицию.

Допрашивали меня в Большом доме на Литейном потому, что я тогда вместе с одним помощником еще не отбыл в экспедицию. Экспедиция под руководством моих начальников отрядов была уже в поле, а я еще заканчивал дела в Ленинграде, помощник переписывался телеграммами с ребятами, уже ставившими палатки в степи, когда за мной приехали в Университет и увезли на машине в Большой дом. Я ломал голову, что в поле произошло, все ли живы и какие финансовые нарушения ребята могли совершить за это время. Прощаясь наскоро с помощником, я сказал, чтобы он летел немедленно в экспедицию и предупредил ребят, что какие-то неприятности, чтобы были начеку и ликвидировали все заготовленные фиктивные ведомости, если они есть (о том, почему их приходилось составлять, расскажу дальше). На всякий случай чтобы взял билет и на меня, но в другой конец самолета, чтобы не засекли, что мы вместе. В Большом доме меня несколько томительных часов выдерживали в ожидании, затем пригласили на «беседу» и стали спрашивать странные вещи: что вы называете «кастрюлями»?

- Как что? Ну, такие сосуды, в которых варят (показываю руками).

- Чем пыль сметают. Мы их используем для расчистки находок на месте обнаружения.

Оказывается, как я потом догадался, в переписке моего помощника с ребятами из экспедиции шла речь об этих предметах, а угрозыск принял это за шифровки о золоте и серебре. Была еще и такая телеграмма с поля: «Доложи шефу задание выполнено можно выезжать». Какое задание?!

Потом меня допрашивали о каждом члене экспедиции в отдельности, с какого времени мы знакомы, что он собой представляет и т. п. Я пытался выяснить, не имеют ли они чего против наших нарушений финансовой дисциплины. Они поняли и посмеялись: «Ну мы же не дураки, всё прекрасно понимаем. Если к вашим рукам ничего не прилипло, нам вмешиваться незачем». Тогда какого черта я здесь? «А вы нам не нужны, спасибо, всё выяснили. Можете идти. Вот пропуск».

Был уже вечер, когда я вышел на Литейный. Вдали маячила фигурка моего помощника. Оставалось еще время впритык до отлета. Домой заехать уже не успели.

Когда прилетели в Ростов, в музее узнали причину всех волнений. К экспедиции добрались едва живые. Был конец недели, и туда еще никто не приходил: ростовские следователи были медлительнее ленинградских. В понедельник прибыли прямо на раскопки и ростовские гости. Также ничего не объясняя, попросили провести их к моему лагерю. При подходе к лагерю и меня и их ожидал сюрприз: поперек входа в лагерь был разостлан по земле большущий лист обоев с яркой надписью: «Ну не брали мы вашего золота!» – «Да, - сказали гости, - тут нам делать уже нечего».

Всё же напротив нашего лагеря на другом берегу протока всё время отдыхали какие-то загорающие. Они загорали в любую погоду. А через месяц они вдруг исчезли. Я поехал в Ростов узнать новости.

[Действительно,] вора обнаружили там, на юге, и нашли украденные и, увы, переплавленные им сокровища. Это был рецидивист. [Он долго высматривал в музейном зале сокровища и прицелился к золотым фаларам из-за их варварского великолепия. Серебряные чаши ему приглянулись меньше, хотя на рынке древностей их бы оценили значительно дороже. Рассчитал точно время. В день ограбления забрался на крышу соседнего многоэтажного дома, спустился по веревочной лестнице, пробил ногами окно второго этажа музея, бросился к витринам и схватил восемь фаларов, в том числе два самых крупных. Сирена завопила, старушка-охранница бросилась в уборную и выставила пистолет перед собой, полагая, что дороже всего у нас ценится человеческая жизнь. Когда шум утих, вызвала по телефону милицию. Тем временем вор по своей веревочной лестнице убрался в соседний дом и спокойно ушел, не оставив следов. Ограбление было совершено по-американски. Но реализация – по-российски: он в ту же ночь под мостом переплавил горелкой древние фалары на металл (тем самым в сотни раз уменьшив стоимость украденного), а затем с помощью одного ювелира стал изготовлять из него кольца, вставляя туда бирюзу из фаларов. Сбывал на рынке, где его и взяли.]

А Начальницу, можно сказать, Бог покарал за ведомые ему грехи. И покарал жестоко. Ее разбило параличом — отнялись руки, ноги и речь. Одни глаза жили на мертвом лице. Уже не волчьи — страдающие, человеческие. В таком состоянии она провела последние годы своей жизни. Тогда я понял выражение: врагу не пожелаешь. Этого я ей не желал. За себя я все давно простил. Готов был и сам у нее просить прощения, оплакивая общую беду: ну зачем мы такие?

Не хочу, чтобы создалось впечатление, что моя полевая работа сводилась к забавным приключениям, сенсационным открытиям и драматическим столкновениям. На деле же и в поле была каждодневная рутинная и утомительная работа, и затем, по возвращении, обработка материалов только начиналась, и ценность находок состояла не в золоте или серебре, а в том, что нового из них можно извлечь для истории. А это зависит ведь не только от самих находок, но и от того, в чьи руки они попали. Зафиксировав маленькой заметкой в Вестнике Университета, что открытие сделано университетским отрядом под моим началом в составе академической экспедиции под руководством Капошиной, и дав предварительное определение находок, я честно отступился от сокровищ. Больше десяти лет сокровища оставались в единоличном распоряжении начальницы – С. И. Капошиной. Но она сумела за это время разобраться лишь с несколькими вещицами из богатейшего комплекса и опубликовать об этом небольшую статью и две-три заметки. И, конечно, сообщение с фотографиями сенсационных находок в «Антиквити» (я там, разумеется, не упоминаюсь).

Что ж, сверх этого ей не было отведено времени на распоряжение сокровищами Садового кургана. Думаю, что если бы С. И. и прожила еще какое-то время, она вряд ли сумела бы сделать много больше. Для этого она была слишком скудно образована, не знала языков, очень отстала от современной методики исследования. Когда сокровища оказались «бесхозными», я и мои сотрудники, продолжавшие ездить в те края в экспедиции, почувствовали за собой долг – продолжить обработку этих сокровищ, чтобы ввести их в науку и извлечь из них информацию, которую они могут дать. Нам это было нелегко. Во-первых, многие из нас были заняты другими темами (в частности, я - катакомбной и трипольской культурами, а еще больше – теорией археологии). Во-вторых, памятники уже были отданы в Ростовский музей (и переданы туда не нами), они были теперь вдали от Ленинграда и в распоряжении музейщиков, как обычно, не склонных выпускать их из своих рук. То же было и в Ленинграде с аналогичными памятниками, нужными для сопоставления (в частности, курган Хохлач и др.).

Но многие полевые фотоснимки были у нас, договориться с музейщиками по частным вопросам было возможно, и мы начали разбираться с этими вещами. Стали появляться статьи мои (1976, 1979) и моих помощников по экспедиции Марка Щукина и Бориса Раева, а затем и других исследователей. По серебру и бронзе из Садового кургана Раев защитил кандидатскую диссертацию. Наши методы работы и сложившуюся в наших представлениях картину я обрисовал во втором издании своего учебного пособия «Археологические источники» (1995). Есть смысл привести пространную выдержку из него.

Из книги «Археологические источники», изд. 2 (1995):

Сокровища первого века. Путь от археологических источников к историческим выводам далек и труден. Попробуем проследить его на конкретном примере.

Осенью 1962 года с группой студентов-историков я раскапывал Садовый курган на окраине Новочеркасска — бывшей столицы донского казачества. Наш университетский отряд работал в составе большой экспедиции, снаряженной Институтом Археологии Академии Наук, в 30 км от основного, академического отряда, копавшего Кобяково городище на окраине Ростова.

В сентябре раскопки приближались к концу. Обнаружилось, что с вершины кургана идет вглубь к могиле грабительский ход, усыпанный мелкими золотыми бляшками. Было уже ясно, что могила оказалась «царской» и что она пуста (Заметьте, что слово «царской» я пишу в кавычках, потому что здесь это — чисто археологическое, а не историческое обозначение крупных могил с обилием драгоценностей, а был ли там захоронен действительно царь, мы еще не выяснили - это мог быть и князь, или полководец, или жрец и т. п.)

Вдруг, 10 сентября, в самой насыпи, на месте, где трудно было что-либо ожидать, засверкали серебро, золото и зеленые камни. Под перевернутым большим тазом из серебра лежали стопкой 8 серебряных позолоченных чаш, а внутри каждой по медальону. Рядом с чашами — 14 выпуклых золотых дисков с непонятными рельефными изображениями и множеством цветных вставок, в основном голубовато-зеленых (бирюза). Диски массивные, но не из цельного золота, а бронзовые, золото же накладное. С ними еще ряд драгоценных вещей.

Всем нам было понятно, что в наши руки попал интереснейший археологический материал, что он мог бы, вероятно, дать нам ценные сведения по истории, если бы заговорил. Но он молчал. Студенты-историки, держа в руках эти вещи, не могли прочесть ничего. И не потому, что они были всего лишь студенты. Их профессора-историки тоже не смогли бы объяснить смысл находки, а если бы самонадеянно взялись, то сумели бы дискутировать на уровне зевак, глазевших на раскопки и гадавших, зарыт ли этот клад казаками-разбойниками или хазарами или скифами (я немного утрирую, потому что на деле каждый хорошо образованный историк хоть чуть-чуть да сведущ в археологии). И должен признаться, на первых порах я, археолог, мог бы сказать лишь немногим больше. Еще предстояло переводить с «языка вещей». Без этого и археологу смысл вещей непонятен, но в отличие от историка археолог должен делать этот перевод и обязан это уметь.

Прежде всего предстояло выяснить отношение этих сокровищ к могиле и к вещам, найденным в грабительском ходе (кроме бляшек, там были еще и обломки железных удил, умбона от щита, наконечники стрел). Если все это один комплекс, это облегчило бы датировку. Сокровище могли оставить здесь при похоронах, но могли и позже принести в жертву покойному, могли зарыть в качестве клада и вне всякой связи с могилой. Я опущу здесь разбор этого вопроса. Укажу лишь, что он требует анализа стратиграфии кургана и обстоятельств залегания находок, требует прочтения следов, а также сопоставления вещей по их функциям и датам. Словом, работы детектива.

Далее надо было опознать вещи, идентифицировать их с какой-то из крупных культурных общностей — из тех, что уже сформированы (или выявлены) археологической наукой, отнесены, хотя бы грубо, к определенным эпохам и увязаны (в некоторых случаях) с известными древними народами. Это означало также найти место всех этих вещей, если можно, в археологической систематике, подвести их под определенные категории, указав тем самым их принятые в науке названия и, возможно, предполагаемые древние назначения.

Многое здесь археологу-профессионалу понятно с первого взгляда. Золото с голубовато-зеленой бирюзой — ну, конечно, это сочетание, характерное для сарматского времени (несколько веков по обе стороны от рубежа н. э.). Золотые диски — это фалары (украшения конской сбруи). Серебряные вещи характерны по облику для римской культуры, стало быть, здесь — привозные. Таз — это лутерий (сосуд для умывания). Чаши — они и есть чаши, фиалы, для питья вина. Ну и т. д. Но не стоит забывать: дело совсем не в какой-то очевидности. Этой легкости опознания предшествовали трудные и долгие годы обучения специалиста, когда ему передавали опыт еще более трудной и долгой (не менее двух веков) разработки вещеведения всей археологической наукой.

Итак, опознание проведено. Но и это только первые шаги. Теперь нужно вписать эти древности в круг памятников, которыми опознанная культурная общность представлена в науке, найти их место в этом кругу. Это позволит оценить, что же нового вносят наши находки, на какие вопросы они в принципе могли бы ответить, какие проблемы поднимают, какие новые вопросы ставят.

Более ста лет назад там же, на окраине Новочеркасска, был случайно разрыт курган Хохлач. Корифеи российской археологии И. И. Толстой и Н. П. Кондаков (1890) называли его в своем своде «главным памятником сарматской эпохи».

Драгоценные изделия из этой могилы, несомненно «царского» разряда, поступили в Особую кладовую Эрмитажа и приобрели мировую известность под названием Новочеркасского клада. Там были золотые вещи местного производства (диадема с фигурками животных, гривна, браслет и т. д.) и привозная бронзовая и серебряная посуда из пределов Римского государства (аск, амфора, канфар, кувшины).

И вот век спустя в версте от первого нам довелось раскопать второй по значению памятник этого круга. Золота здесь меньше, чем в Хохлаче, но римским «импортом» Садовый курган даже богаче Хохлача (слово «импорт» я опять же беру в кавычки, а почему — будет видно из дальнейшего). В те же годы другими отрядами нашей экспедиции было раскопано еще два значительных «сарматских» кургана, хотя и не столь богатых, как те два, но тоже с привозной римской посудой: бронзовые амфоры, тазы, аск (и «сарматских» я беру в кавычки, а дальше объясню почему).

В 1969 -73 гг. я вернулся в эти места из Ленинграда во главе университетской экспедиции, и наши новые раскопки дали в числе прочего (мы копали могильники бронзового века и хазарские) еще немного «сарматских» комплексов, в том числе один довольно богатый, с «импортными» бронзовыми сосудами (кувшин и таз с медальоном).

Вот когда стало очевидно, что наши находки не только обогащают наши представления о культуре верхов «сарматской» знати (в Хохлаче — женская могила, в Садовом — мужская), но и позволяют уточнить хронологию. Несмотря на, казалось бы, хорошие показатели для датировки (римские вещи), хронология для этих комплексов долгое время оставалась шаткой. «Главный памятник» — Хохлач — в прошлом веке датировали по-разному: от III в. до н. э. до III в. н. э. (с размахом в шесть веков), а к середине нашего столетия диапазон колебаний сузился только вдвое (I в. до н. э. — II в. н. э.). Причина шаткости в том, что такие драгоценности могли долго сохраняться в обиходе, передаваясь по наследству, а к тому же многие из этих вещей поистине уникальны, не имеют аналогий, так что с массовым материалом из рядовых могил и поселений эти вещи не удавалось увязать.

Теперь же, наряду с раскопанным Садовым курганом и простыми могилами, были открыты комплексы среднего достатка, содержащие вместе с рядовым материалом (глиняные амфоры, наконечники стрел и т. п.) дорогие вещи схожие с вещами из Садового и Хохлача. Сперва я датировал вчерне Садовый курган концом I в. н. э. по самой поздней вещи — железному умбону от щита (Клейн 1962). Затем попытался связать все богатые курганы этого круга в одну цепочку в основном по золотым бляшкам. Эти бляшки (они нашивались во множестве на одежду) — хороший массовый материал. В каждом комплексе их несколько типов (пистончики, розетки и т. п.) и я предположил, что смена типов происходила постепенно, а комплексы со схожими бляшками должны быть близки во времени. Соединив на схеме такие комплексы, я получил граф с Садовым ближе к одному концу и Хохлачем — к другому. Но где начало этого ряда, где конец?

По римскому металлу специализировался у меня в экспедиции и Университете Б. А. Раев, тогда студент-практикант и начальник отряда, ныне руководитель экспедиции, продолжающей раскопки в тех местах и смежных районах. В датировке он пошел другим, более традиционным путем и достиг лучших результатов (опубликованы серией статей в советских и зарубежных изданиях (Раев 1974; 1978; Raev 1976).

Прежде я пользовался этим путем для датировки раннего Триполья и знаю, сколь трудоемкий это путь. Работа заключается в поисках вещей того же самого типа, что и изучаемый кувшин или таз — найти как можно больше таких вещей, как можно более похожих на изучаемую. Это и должно определить очаг, из которого она происходит. А затем надо выяснить, не оказались ли эти аналоги в лучше датированных комплексах, и определить по ним хронологический диапазон этого типа вещей. Или выяснить его позицию в хронологических системах, если таковые уже построены археологами для того района. Проследить изменения типа внутри диапазона — может быть, удастся уточнить дату данного экземпляра. Словом, годы листания литературы на разных языках, многие тысячи проверяемых и отброшенных аналогий, сотни пригодившихся, десятки сопоставительных таблиц, дающих диапазоны хронологии. Затем из взаимоналожения диапазонов — один узкий интервал. Это дата для вещи. А комплекс датируется по самой поздней из его вещей: он зарыт не раньше.

Так Раеву удалось утвердить и обосновать для Садового кургана конец I в. н. э., для Хохлача — рубеж или начало II в. н. э. Отдельные вещи, попавшие в них, могут быть, конечно, древнее.

Теперь можно подойти поближе к событиям и процессам, засвидетельствованным этими вещами.

Тигр без хвоста, лось без рогов. Наличие удил и фаларов говорит о всадничестве, но ведь это и так известно о номадах той эпохи. А вот что на этих фаларах изображено? Неискушенному глазу и не разглядеть (рис. 1.). Какие-то выпуклины на золоте, беспорядочная россыпь бирюзы разной формы. Приглядевшись, замечаешь, что камни помельче нередко расположены по-двое, а между ними на золоте выдавлена вертикальная полоска. Это нос и два глаза. Над ними всегда два камня побольше — уши. Все это на выпуклине, а она, судя по очертаниям, — морда хищника (львицы или пантеры). Таких морд много, можно кое-где различить и лапы, но тела сплетены так, что не разобраться.

Опять опора на годы учебы для овладения профессией и на многие десятилетия разработки звериного стиля наукой. Глазу, вооруженному этим опытом, кое-что видно (рис. 2). В сплетении в центре фалара три вцепившихся друг в друга существа: бесхвостый кошачий хищник, грифон и некое копытное. Вокруг них — группа сцепившихся хищников, а в виде бордюра по краю диска — головки грифонов.

В специальном исследовании (Клейн 1976) я проследил истоки и эволюцию центрального сюжета (рис. 3).

В Сибирской коллекции Петра I на вещах подревнее (IV-III вв. до н. э.) я нашел более понятную сцену того же рода с теми же тремя фигурами. У кошачьего хищника там есть полосы и хвост — это тигр, у грифона — крылья, а у копытного — рога, заканчивающиеся головками грифов. Мастер, делавший сцену на фаларе по схожему образцу, уже не понимал, что он изображает, и многое исказил — у тигра убрал хвост и полосы (живого тигра явно никогда не видел), грифона лишил крыльев (видимо, не знал этого образа), копытного оставил без рогов (не понял, что это рога), а головки грифов отделил от всей сцены и пустил узором по краю.

На другом изображении из той же коллекции и у копытного есть хвост с такой же головкой грифа на конце. На еще одном изображении — из Улан-Удэ — видны и копыта, а на самом раннем — из Катандинского кургана (VI - V вв. до н. э.) — явно изображен лось. И в общем и целом чем древнее изображение, тем восточнее оно найдено — вплоть до Алтая (рис. 4).

Так реальный лось, переселяясь с изображения на изображение, за пять веков добрался из южной Сибири до Подонья и превратился в фантастическое животное — мифического оленя с чертами трех других животных, известного древним авторам под названием тарандра.

Путь, проделанный этим образом, говорит о южносибирских истоках по крайней мере некоторых компонентов культуры Садового и Хохлача, а по некоторым дополнительным соображениям (я их сейчас опущу) — о восточносибирском происхождении и самих племен, принесших эту культуру на Дон.

Чаши вместо договоров? Обратимся к чашам (рис. 5). Как уже сказано, то, что они — привозные из областей римской культуры, для специалиста ясно сразу. Сложнее опознать сюжеты изображений на медальонах, но и эта задача требует в основном эрудиции, памяти и наблюдательности. На двух медальонах Нереиды везут оружие Ахиллу, на трех других они возлежат на гиппокампах (морских чудищах — коне-змеях или коне-рыбах), еще на двух показаны сцены из мифа об Амуре и Психее, а на одном силены убирают урожай винограда. Ломать голову начинаешь тогда, когда задаешься вопросом о причинах и обстоятельствах поступления этой посуды из далеких римских областей в донскую степь.

В отличие от значения на языке истории, слово «импорт» в археологии — условная кличка для вещей неместного происхождения, и только. Оно вовсе не намекает на развитую торговлю, на импортно-экспортные связи и т. п. Точнее, не обязано намекать. Но может. Особенно когда речь идет об эпохе интенсивных торговых отношений.

Видные советские ученые рассматривали весь состав римского импорта в наших степях как результат торговли

Что ж, торговое происхождение амфорной тары, стеклянной посуды и других статей экспорта римских провинций не вызывает сомнений.

Иначе обстоит дело с художественным металлом, особенно с парадной столовой посудой из бронзы и серебра. Сравним их распространение. Карты, составленные В. В. Кропоткиным для Свода археологических источников, показывают, что находки обычного римского товара — амфорной тары краснолаковой керамики и стеклянной посуды — густо рассыпаны у границ Римского государства и в непосредственной близости от античных городов Северного Причерноморья. Они покрывают Молдавию, Правобережную Украину, выходят на левый берег в Среднем Поднепровье, дают скопления в низовьях Дона и на Кубани (рис. 6-1 и 6-2).

Если же нанести на карту бронзовую художественную посуду, культовую и столовую, первых двух веков н. э. (времени Садового и Хохлача), то сразу же бросится в глаза резкое отличие полученного ареала (рис. 7). Как раз Правобережная Украина и Молдавия почти пусты, Левобережная Украина тоже, и лишь на Дону и за Доном, в Поволжье и Прикубанье, густо размещаются находки. Еще контрастнее становится это отличие при картографировании художественного столового серебра (рис. 8). Трудно объяснить это отличие спецификой торговли различными статьями экспорта. Неужели к западу от Дона совсем не было спроса на художественную столовую посуду или не было достаточно богатых покупателей?

Чтобы проверить это, поставим контрольный вопрос: есть ли к западу от Дона вообще богатые сарматские погребения и существовал ли там обычай класть в могилу богатую посуду? Составляем карту богатых сарматских могил I - II вв. н. э. и больших литых бронзовых котлов, находимых обычно в богатых могилах (а иногда в качестве случайных находок). Результат очевиден (рис. 9). Богатые сарматские погребения I - II вв. н. э. к западу от Дона есть, и посуду в них клали, но свою, «сарматскую». Почему-то богатейшая художественная посуда из Римского государства проносилась мимо этих богатых «сарматов», обходила их, отправляясь дальше на восток. Она не оседала там, где обычно оседали все обычные римские товары. Зарождается подозрение относительно столовой посуды, что это и не были товары, не были предметы торговли.

В этой связи обращает на себя внимание то обстоятельство, что если драгоценные греческие сосуды из скифских курганов были изготовлены специально из расчета на скифского потребителя (несут изображения из скифского эпоса и мифологии), то римские драгоценные сосуды из «сарматских» курганов (так же, как из германских кладов и погребений) первоначально явно не предназначались для «сарматов» или германцев. На одном кубке из Хоби в Дании даже изображен коленопреклоненный варварский вождь, целующий руку римскому военачальнику, сидящему в кресле. Вкусы «сарматских» князей хорошо выражены в собственно «сарматских» изображениях звериного стиля — это кровожадные сцены борьбы и терзания зверей. Вряд ли этого потребителя интересовали тонкости взаимоотношений Амура и Психеи. Торговцы уникальными драгоценностями не могли игнорировать вкус предполагаемого покупателя.

Высказывалось другое предположение — что роскошная серебряная и бронзовая посуда донских «сарматских» курганов является военной добычей, которую сарматские вожди принесли из походов Митридата (сарматы в них участвовали, это известно по письменным источникам).

Однако для военной добычи слишком странной приходится признать высокую избирательность категорий. При ограблении побежденных, взимании дани, контрибуции и т. п. обычно не делалось разбора — хватали любое богатство, попавшее под руку: женские украшения, дорогое оружие, предметы парадного конского убора, столовую и ритуальную посуду, инсигнии власти и проч. В «сарматских» же курганах из всех этих категорий налицо только художественная посуда. Не то, чтобы в них не было дорогих предметов конского убора, инсигнии власти и т. п. — они есть, но свои, местные, выполненные в «сарматском» зверином стиле. А вот парадная художественная металлическая посуда — привозная.

Рассмотрим в этом плане чаши из Садового кургана — что это: вещи, случайно собранные вместе грабителем, или цельный сервиз? С одной стороны, изображения на медальонах не связаны единой темой. Здесь три тематические пары плюс копия одного из парных медальонов и один медальон без пары. С другой стороны, все чаши выполнены в одной манере, возможно, в одной мастерской: они имеют одинаковую форму и близкие размеры, орнаментированы в одном

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: