Возобновление теоретической работы

[переписка с Аленом Шнаппом велась с 1977 г., когда он редактировал перевод моей «Панорамы» на французский язык для помещения в сборнике «Археология сегодня». ]

недавно Ю. Лесман передал мне Ваше предложение погостить во Франции. Я очень тронут и польщен, однако нахожусь в растерянности. Поездка на полгода не входила в мои планы. Конечно, планы можно было бы изменить, я не нахожусь на государственной службе и сам распоряжаюсь своим временем. Главное не в этом.

Дело в том, что я уже не тот человек, которого Вы знали. Не тот, каким был больше десяти лет назад, когда писал свои работы по теории археологии. Восемь лет я почти не следил за этой литературой. Сейчас меня занимают другие темы. Больше всего три:

1) филологический анализ «Илиады» (с новыми результатами),

3) социологический анализ уголовной среды в лагере (в ГУЛАГе) – сравнение с первобытным обществом. В связи с этим и вообще: культура и культурные традиции в динамике.

Темы это очень разные, но это разошедшиеся очень далеко друг от друга ответвления моих основных методических идей. По всем тем темам у меня вышли статьи и намечены к изданию в СССР книги, над которыми я очень интенсивно работаю. Мне нелегко надолго от этой работы оторваться. Если я это сделаю, то хотел бы знать, что это будет не зря.

Тут меня интересует прежде всего вопрос, чем в моем новом облике я мог бы быть полезен и интересен для моих французских коллег. Совершенно не представляю себе, что я должен делать в Париже. Может быть, лучше не на полгода, а на месяц-два?

В ноябре этого года я, если получу разрешение, съезжу в Западный Берлин на два месяца – буду читать лекции по истории советской археологии. Я давно не занимался этим, но постараюсь оживить в памяти, специально подготовиться. Однако по-немецки я хоть и плохо, но изъясняюсь (как и по-английски), а по-французски – едва-едва. Читаю по складам и только специальную литературу. Таким образом, я буду совершенно беспомощен без переводчика и не смогу без него вести какие-либо занятия или семинары.

Вероятно, можно было бы найти какие-то исследовательские проекты и темы для курсов лекций, но это надо бы предварительно лично обговорить. Не собираетесь ли Вы или кто-либо из ваших коллег побывать в Ленинграде? Разумеется, меня способны вдохновить перспективы контактов с французскими издательствами – возможности перевода на французский язык моих книг или опубликования еще не изданных книг (в том числе и по археологии). Но опять же завязать такие контакты проще было бы перепиской или через посредников, а уж развивать их можно было бы личным присутствием.

Простите, если разочаровал Вас. Искренне благодарен вам за память и заботу обо мне.

В надежде на плодотворное возобновление наших контактов

P.S. недавно здесь был Люис Бинфорд. Он тоже занят сейчас другими темами, не археологией. Мы целый день бродили по Ленинграду, вспоминали былое. Но возможности дальнейшего сотрудничества всё же искали. Кое-что вроде бы наметилось.

[Бинфорд – лидер американской Новой Археологии. Он присылал мне свои книги и статьи, я опубликовал рецензию на его сборник 1968 г. и написал докторскую диссертацию «Новая Археология», но не успел ни защитить ее, ни опубликовать. Мы ни разу с ним не виделись до 1989 г., и когда я в Ленинграде представился ему, назвав свою фамилию «Клейн», этот верзила очень любезно приветствовал меня, но на лице его было написано, что он мучительно вспоминает, кто я такой. Я напомнил: «Лео Клейн, Панорама…». Тут его лицо просияло: «А, Лиоу Клайн!» Так звучала моя фамилия в Америке.

Первым моим выездом 90-х была поездка в Западный Берлин, и уже там я вынужден был вернуться к археологии, читая лекции о советской археологии и ее истории.]

Из интервью словенскому журналу «Архео» (проф. Б. Тержан) 1990:

ЛК. …Лет десять назад в Англии планировали издать том моих теоретических статей, опубликованных лишь на русском языке, но дело почему-то застопорилось. Теперь планируется такой том на немецком.

ЛК. Это будут статьи о предмете археологии, о природе и структуре археологической теории, об этногенезе, о приложении теории коммуникации к археологии и о проблеме преемственности и смены культур.

[Том этот не вышел, как и планировавшееся раньше аналогичное английское издание, но его подготовка также вернула меня к теоретической археологии.]

Из интервью кембриджскому журналу «Аркеолоджикал Дайалогз» (В. Иммонен) 2003:

В 1998 г. российский археолог Лев С. Клейн посетил университет Турку в Финляндии, чтобы прочесть курс лекций, озаглавленный «Теоретическая археология». Лекции были встречены с огромным интересом, особенно потому что попытки познакомиться с опубликованными работами Клейна и его идеями могут быть явно трудными. К его текстам не всегда легко подступиться - частично из-за языков, на которых он публиковался, частично из-за разницы между его мировоззрением и каноном Западной археологии. Знание, что он теоретик, который написал панорамы о теоретическом развитии в археологической литературе, - столь же обычно, как и незнание, в чем именно заключаются его позиция и его идеи.

После «теоретического» десятилетия 70-х, с концом «периода разрядки» у меня наступило десятилетие репрессий и отрыва от археологии – 80-е. Я занимался тогда больше гомеровскими проблемами, антропологией девиантного поведения и индоарийской тематикой. Снова я вернулся к теоретической археологии после горбачевской «перестройки» - в 90-е, в связи с открытием для меня полной возможности печататься в России и возможности ездить по европейским научным центрам. Первые же поездки – в Западный Берлин и Париж вернули меня к теоретической археологии. Собственно, к теоретическим трудам могут быть отнесены и пробившиеся в печать книги «Археологическая типология» (1991), «Феномен советской археологии» (1993) и «Принципы археологии» (2001), не говоря уже о многих статьях этого времени.

В отечестве это было связано со многими трудностями. Статьи еще можно было пробивать. «Советская Археология» стала «Российской Археологией» и, несмотря на неприязненное ко мне руководство, совсем игнорировать меня уже не могла и мои статьи, хоть и со скрипом, принимала. Спокойно мои статьи проходили в «Этнографическое обозрение» (бывшую «Советскую Этнографию») и в «Вестник Древней Истории», но это не археология. Гораздо хуже было с книгами. У меня было немало рукописей, накопившихся за время «писания в стол», и с ними было некуда приткнуться. Первую половину 90-х в Университете я еще не состоял (был по-прежнему безработным – «свободным ученым»), так что в издательский план мои книги не могли войти, надеяться я мог только на грант, добывать же его можно было только в Москве, а тамошнее руководство относилось ко мне, мягко говоря, без большого энтузиазма. Всё же удалось выбить грант на издание в Университете моей «Анатомии Илиады» (а это не археология).

Существенным препятствием для возобновления теоретической работы было отсутствие моей картотеки – 180 тысяч карточек, плоды двадцати лет труда. Картотеку эту в начале 80-х мои студенты из африканских стран и Цейлона увезли за границу, из Парижа, Лондона и Берлина она собралась у моих родственников в Венгрии – там жил мой племянник Саша со своей женой-венгеркой. Но он уехал на постоянное местожительство в Австралию, а картотеку мою оставил своему тестю Йожефу Балогу, бывшему дипломату, директору крупного завода. Хранилась она у него на службе до свержения социализма в Венгрии в 1989 г. Когда разыгрались эти события, директор (как представитель прежней власти) был снят и ожидал худшего поворота. Обнаружение у него большой картотеки, в основном на русском языке, могло быть принято за шпионаж в пользу Советского Союза. Поэтому он перед уходом отдал распоряжение всё это сжечь. Но эти меры не помогли выжить – он вскоре умер от сердечного приступа.

Когда я узнал обо всем этом от родственников, я несколько дней был просто больным. Только несколько месяцев спустя я решился обратиться к новой дирекции завода в Будапеште с просьбой посмотреть, не сохранилось ли хоть что-нибудь от моей картотеки. Какова же была моя радость, когда я получил известие из Будапешта: картотека не была сожжена! Приказ-то был отдан, но подчиненные Йожефа решили, что старый директор хочет уничтожить какие-то важные документы о своих связях с Россией, и не стали выполнять его распоряжение! Картотека цела, все коробки!

Но кто и на какие средства переправит ее в Ленинград?

Сначала мой друг Фалько Дайм сумел забрать ее из Венгрии и увезти к себе в Вену. Но мои поездки в Вену еще не предвиделись. Я попросил переправить картотеку в Берлин, к моему приятелю Функу, поскольку у него просторная квартира, а в Берлин наши ездят чаще, чем в Вену. Можно понемножку, по одной коробке… Но Функ решил эту проблему иначе. В один прекрасный день он сообщил, что едет в Ленинград и везет мою картотеку. Оказывается, он вез в Ленинград большую группу студентов на экскурсию, и каждый студент вез по коробке моей картотеки. Так несколько десятков розовых коробок размером, вмещающим пачки бумаги формата А-4, после долгих приключений вернулись в Ленинград.

В основном в эти годы начала нового российского капитализма государственные издательства захирели, а частные еще не набрали силы. Возможность публикации книг появилась в результате собственного предпринимательства моих бывших студентов, пустившихся на эту стезю не столько для заработка, сколько для развития науки. У Алексея Ковалева это вообще было побочным делом – он занимался политикой наряду с археологией. При Академии наук СССР молодежь тогда создала Центр научно-технической деятельности и социальных инициатив, при Ленинградском филиале этого центра Ковалев в 1989 г. организовал Ленинградское научно-исследовательское археологическое объединение. Вот это объединение в 1991 г. после двух лет отчаянных хлопот издало мою «Археологическую типологию».

Более узко специализировался в издательской деятельности другой мой бывший студент Олег Шаров, родом из Йошкар-Олы. Этот большой и массивный провинциал со слегка монголоидным лицом поначалу не подавал больших надежд, был скромным и тихим, но быстро освоился и развернулся. В семинаре Марка Щукина он стал делать заметные успехи в науке, и для издания своих собственных работ и работ других молодых исследователей организовал журнал «Петербургский Археологический Вестник», ПАВ. Чтобы издавать этот журнал, пришлось создать издательство. Занимаясь скифо-сарматской тематикой, Шаров назвал это издательство «Фарн» (в скифо-сарматском словаре это слово означало «удачу»), а уж коль скоро издательство создано, появилась идея издавать и книги. Издательство это было явно не доходным. Часть добытых денег шла на археологические экспедиции, а бывало, что экспедиции могли поддержать деньгами издательство. Авторы не получали никаких гонораров, издатель не получал больших доходов (с трудом мог содержать впроголодь семью), всё держалось на энтузиазме и упорном труде.

Из моих книг в этом издательстве вышли «Перевернутый мир» в 1993 г. и второе издание «Археологических источников» в 1995 г., а книжку «Бесплотные герои» сначала готовило мощное государственное издательство «Художественная литература» (знаменитый Худлит), а когда оно в новых условиях оказалось не в силах довести дело до конца, присоединился «Фарн» (издана совместно в 1994 г.).

Очень туго шли «Археологические источники». Затеял это издание Петербургский филиал Института природного и культурного наследия, филиал этот возглавлял мой ученик Глеб Лебедев. Очень скоро оказалось, что у филиала денег на продолжение работы нет. У издательства тоже. Деньги на бумагу внес я, поскольку несмотря на двойное ограбление (в России и в Англии) у меня еще сохранялись кое-какие деньги от заграничных заработков. Но мои запасы иссякли.

Тут меня поддержал в порядке спонсорства один знакомый из молодых капиталистов. Дело в том, что когда я привез свой первый компьютер из Германии, мне пришлось отыскать и мастера для него. Чинить и настраивать его стал молодой инженер А. Х., а через короткое время этот инженер был уже руководителем крупного предприятия и связанного с ним банка. Вот он и вызвался спонсировать издание моей книги – оплачивать счета из типографии и прочее. Я очень уговаривал Шарова немедленно использовать это предложение, потому что в наше время все возможности очень мимолетны. Фортуна крылата, но приходит она пешком, а на крыльях – улетает. Но Шаров застрял в издании других книг и журнала, и смог использовать быстро только часть предложенных средств.

Я со своими предостережениями как в воду глядел: вскоре предприятие А. Х. лопнуло, сам он бросился в бега и исчез с горизонта, а Шаров не мог расплатиться за уже проведенные работы. В частности, не было уплачено макетчику. Я предложил Шарову в уплату свой сканер (тогда стоивший очень дорого), но макетчик от сканера отказался. Позже он согласился принять в уплату сканер, но тогда у меня уже шла работа над другой книгой и сканер был остро необходим мне самому. Я предоставил Шарову самому выпутываться из экономических затруднений. В конце концов, он сам был виноват в том, что упустил возможности финансирования, а я тоже за годы работы над этим изданием (оно вдвое больше первого) не получил гонорара, а имел только расходы.

Эти и подобные трудности (таких было много) привели к тому, что Шаров решил бросить издательское дело и сосредоточиться на собственных исследованиях. Он защитил диссертацию, заработал имя в археологии и ежегодно ездит в экспедиции. Но, на мой взгляд, в историю науки он войдет прежде всего как создатель журнала и археологического издательства трудных перестроечных лет. Благодаря его подвижнической деятельности увидели свет многие археологические статьи и книги, в том числе и мои. По теоретической археологии у меня в начале 90-х годов вышло две книги – «Археологическая типология» (в другом издательстве) и второе, расширенное издание «Археологических источников» (в «Фарне»). Мой вклад в теоретическую археологию, представленный прежде в русской научной литературе моими статьями и тонкой книжицей, теперь включал в себя две солидные монографии.

Я смог более откровенно выступать и против моих основных отечественных оппонентов в теоретических занятиях – Ю. Н. Захарука и В. Ф. Генинга. Соотношение сил к этому времени несколько изменилось. В 70-е годы они оба были приближены к археологической власти, хотя и не были первыми фигурами: Захарук был заместителем Рыбакова, а Генинг – сначала заведующим кафедрой в Свердловске, потом заместителем директора Института археологии Украинской ССР, я же был рядовым ассистентом, а затем доцентом Ленинградского университета. А вот в 90-е же годы я уже был автором ряда теоретических монографий, профессором, широко известным в Европе и Америке, а Захарук сначала утратил пост замдиректора, потом руководство сектором теории и пост зам. редактора «Советской Археологии», его вытеснили более молодые «теоретики», ничего вообще не сделавшие в теории. Он так и не смог продвинуть в печать рукопись своей обобщающей теоретической монографии. Генинг также утратил пост замдиректора, но долго оставался завсектором Института, опубликовал ряд монографий, но авторитета вне Киева его теоретические труды не имели. Всё же в литературе больше всего печатал по теории в это время именно он.

То, что он печатал, мне решительно не нравилось. Если в прежнее время моим главным оппонентом по теории был в отечественной археологии Захарук, то в 90-е годы это был Владимир Федорович Генинг.

Российский немец, сугубо обрусевший (не знал немецкого), он тем не менее разделял судьбу со многими соплеменниками (российскими немцами) – жить в атмосфере подозрительности и недоверия: его родители были высланы на Урал, и он вместе с ними. Я впервые познакомился с ним на рубеже 60-х - 70-х в Москве на археологических конференциях. С покатым лбом и зачесанными назад серыми волосами, этот археолог из Свердловска, самоуверенный, с искрящимися энергией глазами, производил впечатление очень делового человека. К тому времени это был опытный археолог, за плечами которого было не одно открытие на Урале.

Поначалу мы с ним сошлись на противодействии Авдусину, когда тот на теоретическом форуме предложил принять добровольный отказ от анализа иностранной литературы (фактически наложить запрет) – наша теория должна-де, базироваться на советской литературе. При видимой патриотичности и идеологической выдержанности это предложение имело весьма эгоистические мотивы – нужно было уравнять большинство археологов, не знавших иностранных языков, с теми «выскочками», кто знает, - лишить этих «выскочек» их преимущества. Предложение не прошло: большинству археологов было интересно, что же делается на Западе, да и руководящим идеологам нужно же было знать противников, чтобы их разоблачать и опровергать.

Не знаю, можно ли считать дисциплинированность, доходящую до верноподданности, и схематичность, доходящую до догматизма, чертами немецкого национального характера, но Владимир Федорович обладал ими в полной мере. Археологическую теорию он понимал очень прямолинейно – как проекцию марксистского учения на археологию. Археологическая теория была для него целиком выводимой из догм диалектического и исторического материализма. Это проведено в его громоздких теоретических книгах с полной последовательностью. Всё решено и предусмотрено классиками марксизма-ленинизма, остается детализация применительно к археологии. Свой вклад он видел в придумывании бесчисленных зубодробительных терминов из греческих и латинских корней, в разработке их дефиниций и приведении всего в единую систему. Всё это отдавало чистейшей схоластикой и, на мой взгляд, было абсолютно бесполезно. Я бы даже сказал, располагалось в опасной близости к макулатуре. К этому он присоединял техническую разработку системы простейших статистических формул, не подлежащих обсуждению, а их обязательность и массовая применимость (по Украине) поддерживалась его административным ресурсом.

Первым моим печатным выступлением против Генинга была рецензия в «Советской Археологии» на его книгу 1983 г. «Объект и предмет науки в археологии». На эту рецензию 1986 г. последовал одновременный залп – два ответа в 1989 г., Захарука и Генинга. Захарук опровергал мою трактовку археологии как источниковедческой, а не исторической науки. Генинг тоже возмущался моей трактовкой археологии как, по его выражению, «полуфабриката знания». Он также не мог принять моего утверждения, что потуги археологов решать археологическими средствами проблемы других наук (в частности, истории) суть «дилетантские вылазки». Разумеется, ему не могли понравиться мои оценки характера его работы.

На их возражения я ответил в 1991 г. статьей в защиту «чистой археологии». Генинг снова откликнулся, причем быстро - в 1992 г., назвав свой отклик «О стиле дискуссии Л. С. Клейна». Под стилем дискуссии он имел в виду мои откровенные характеристики его теоретических работ. Они, однако, были еще откровеннее в личной переписке.

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: