Перспективы страны и археологии

Для верующего уход из жизни сопряжен с переориентировкой ценностей. Перед ним – перспектива жизни его души в ином мире, и он весь поглощен подготовкой к этому трудному путешествию. Резко возрастает его изоляция от среды. Если он и не был индивидуалистом, то становится им в свой последний час: что значат все земные события по сравнению с тем, к чему готовится его душа! Конечно, он заботится об остающихся родных и близких, но убежден, что там он встретит еще больше родных, которые умерли раньше.

Для атеиста, как я, все помыслы сосредоточены в этом мире. Когда твои личные перспективы резко сокращены – по возрасту или по болезни или по тому и другому вместе, - мысль невольно обращается к перспективам твоего дела, твоего коллектива, твоей страны. К тому, что остается от твоей жизни, когда ты исчезаешь. Хочется прожить хотя бы в воображении то, что не удастся прожить в реальности. Увидеть перспективы, которые открыты перед теми общностями, уходящей частицей которых являешься ты.

В такие периоды даже сугубые индивидуалисты становятся коллективистами. И очень велико искушение нарисовать радужные перспективы – некую замену «того света» верующих. Но понимаешь, что ценными для остающихся являются не твои надежды и упования, а твой долгий жизненный опыт и по возможности трезвый взгляд.

Археология и рок. Из интервью газете «Ленинградский университет» (А. Арешин) 1990:

АА. Вы нарисовали довольно безрадостную картину. Каковы же пути дальнейшего развития советской археологии! Сможет ли она выйти на мировой уровень!

ЛК. В ближайшее время... нет. Как когда-то выразилась руководительница российской археологии графиня Уварова: «Археология — наука людей богатых!» А денег сейчас как раз кот наплакал. Наука от этого страдает, ничего тут не попишешь. Что мы можем — это повышать уровень знаний: теоретически, методологически и методически, делая это за те же деньги. Более крупных ассигнований ни на экспедиции, ни на оборудование, ни на открытие новых мест не предвидится. Даже будет еще меньше. В эту сторону мы не сможем развиваться в ближайшие годы, а может быть, даже десятилетия.

Из интервью кембриджскому журналу «Аркеолоджикал Дайалогз» (В. Иммонен) 2003:

ВИ. «Феномен советской археологии» (1993) – это изучение археологии советской эры. Какова ситуация российской археологии и теоретической археологии сегодня?

ЛК. Со времени публикации моего доклада 1994 года в Мадриде и моей последней (немецкой) версии «Феномена» (1997), по моему мнению, мало что изменилось. Археология постепенно адаптируется к ситуации этой науки в капиталистической стране, капитализм которой, к сожалению, развивается не по западно-европейскому, а по латиноамериканскому пути. Финансирование археологии скудное, многие археологи вынуждены сменить профессию, кое-кто из них сбежал в бизнес, другие ушли в политику. Идет интенсивный процесс децентрализации. Научный уровень раскопок и диссертаций существенно ниже, чем в советское время. Библиотеки продолжают выписывать только самые необходимые книги и журналы. Зарплата по сравнению с западной очень низка, так что археологи могут выезжать за границу, только если есть оплата из иностранных источников.

В то же самое время публиковать работы стало значительно легче, чем прежде, - если работа достаточно популярна или увлекательна, или если у вас есть достаточно денег (или богатые друзья) для публикации. Есть множество русских публикаций или переводных книг различного качества. Никто не заботится об «идеологической чистоте», книги не запрещаются и не наказываются. Теория в небрежении, и у меня впечатление, что я единственный, кто еще работает здесь в археологической теории, в полной изоляции.

Когда речь заходит о будущем археологии, я ожидаю наиболее решительные шаги от искусственного интеллекта. Адаптируя археологическое описание и исследовательские процедуры к компьютерному интеллекту, мы вынуждены разрабатывать точный язык для археологии, а новая структура компьютерного интеллекта с противоречивыми принципами как исходной базой поведет к лучшему воспроизведению человеческого интеллекта. Это в свою очередь поведет к интеллекту, почти естественному, но более точному, объективному и свободному от эмоций и вовлеченности в социальные движения.

Из интервью шведскому археологическому журналу (ред. Матс Бюстрём) 1992:

МБ. Во время этой поездки вы посетили археологические кафедры в университетах Лунда, Гётеборга, Стокгольма и Уппсалы в Швеции и Осло в Норвегии. Какое у Вас общее впечатление о современной шведской археологии?

ЛК. Я здесь слишком короткое время, а шведская литература сегодня не часто достигает России, так что сейчас я могу делать только поверхностные наблюдения. Главным образом об отличиях от русской археологии, но они очевидны. Богатое техническое снаряжение и оборудование, много места для археологических исследований – я имею в виду реальное пространство: уйма просторных помещений. Много публикаций, все очень хорошего графического качества. Студенты в археологии многочисленны, их больше, чем в русских университетах, а их возраст в общем выше, чем русских студентов.

Из интервью испанскому археологическому журналу «Трабахос де преисториа» (Г. Руис Сапатеро и Х.-М. Висент Гарсия), 1992:

Вопрос: В последние десятилетия в области археологической теории господствовала одна традиция: англосаксонская. Основная часть значительных трудов публиковалась в Соединенных Штатах или в Великобритании, и в этих же странах возникли и по-настоящему протекали основные споры, двигавшие вперед археологическую теорию. Это настолько верно, что во многих странах, включая Испанию, уровень развития этой теории определяется влиянием археологической литературы, выходящей на английском языке. Такая ситуация на самом деле имеет место, по крайней мере, на первый взгляд. Что Вы думаете по этому поводу? Можно ли надеяться на то, что в будущем появятся важные работы, созданные в других научных традициях?

Ответ: Широкое господство в археологической теории англосаксонских авторов (североамериканских и британских) началось после Второй мировой войны. Полагаю, что это преобладание объясняется той лидирующей ролью, которую эти страны играют в области компьютерных технологий и радиохимического анализа. А также, с одной стороны, интересом к далекому прошлому, проявляющимся в контексте традиционного увлечения древностями, характерного для Великобритании, и распространением антропологии в Соединенных Штатах, с другой. Эти тенденции усилились благодаря крушению Британской империи и завершению североамериканского изоляционизма. <…>

Кроме того, очень важную роль играет язык. Английский пришел на смену французскому (как тот в свое время заменил латынь) как lingua franca. Это произошло не только благодаря успехам британских и американских ученых и техников, но и потому, что немалое количество периодической литературы во всем мире публикуется на английском. Существует более ста периодических изданий по археологии или первобытной истории в Соединенных Штатах и более пятидесяти изданий в Великобритании, и к этому надо добавить археологические журналы, выходящие в Канаде, Австралии, Индии, Южной Африке и других странах, где широко распространен английский язык. Ясно, что археолог из какой-нибудь восточноевропейской или западноафриканской страны, решив изучать иностранный язык, выберет английский, а не русский. Благодаря такому выбору он получит возможность читать более двухсот журналов. Если бы он выбрал русский, то читал бы только один (!) журнал, а именно «Советскую археологию». Так же легко понять, почему свои журналы по теории археологии норвежцы (Norwegian Archaeological Review) и финны (Fennoscandia Archaeologica) издают на английском языке. <…>

Таковы причины англосаксонского господства в нашей области.

Во время моего посещения Дании в декабре я с удовольствием послушал доклад профессора Ватерболка из Нидерландов. Он сказал, что его воображению рисуется одна довольно необычная карта, на которой величина каждой страны соразмерна ее вкладу в археологическую науку и ее развитие. В итоге Дания оказывается гораздо больше Голландии. В моих спорах с польскими коллегами, которые я веду последние десять лет, я тоже прибегаю к этой метафоре, помещая Польшу на этой воображаемой карте среди великих держав, тогда как Советскому Союзу приходится занять на ней более скромное место.

Вопрос: Очень хотелось бы узнать, как на этой карте выглядит Испания…

Ответ: Думаю, что быстро увеличивается. Пока еще она не достигла размеров Англии, но уже, возможно, равна Франции и, конечно же, больше России.

[Пожалуй, я был слишком любезен и переоценил успехи в археологическом росте Испании. Она всё еще гораздо меньше Франции и лишь по некоторым параметрам обгоняет Россию.]

Перспективы страны и российской археологии были для меня всегда тесно переплетены между собой и столь же тесно связаны с моей собственной судьбой. Когда я разрабатывал теоретические основы для советской археологии, когда я боролся за объективность исторической науки по норманскому и другим вопросам, я делал это в рамках своих представлений о перспективах археологии в целом. Когда я обдумывал, не придется ли мне уезжать из страны навсегда, это были мысли о будущем страны, не только о моем личном. Когда я писал свои очерки в «Неву» о нашей пенитенциарной системе, о необходимости справедливого суда и изменения общества, я думал не только о себе лично, но и обо всех нас. В годы перестройки я вступил в «Ленинградскую трибуну» – организацию ленинградской демократической интеллигенции, участвовал в перипетиях предвыборной борьбы и на I Всесоюзном съезде демократических организаций был в составе делегации Ленинграда. Когда я писал свою обзорную статью, вышедшую под тремя фамилиями в «Уорлд Аркеолоджи» в 1982 г., а затем свой «Феномен советской археологии», появившийся в 1993 г., я обдумывал судьбы археологии в нашей стране как часть истории страны – со всем грузом ее традиций, ее суровой действительности и ее забрезживших перспектив.

В 1990 г. в Западном Берлине я выступал в Евангелической Академии с докладом «Демократические формы в Ленинграде – состояние и основа сегодняшнего противостояния». Просмотрев сейчас этот доклад, я нашел в нем описание социальных сил в Ленинграде, анализ выборов в Верховные советы (СССР и РСФСР) и в горсовет. Мои ученики Лебедев и Ковалев вошли тогда в Горсовет и, влившись в его демократическое крыло, возглавили комиссию по охране исторического центра города. Очень часто мы собирались у меня и обсуждали перспективы развития демократии в стране и городе, а также перспективы археологии в новых условиях (в тогдашнем Горсовете и другие члены совета были моими товарищами по предвыборной борьбе – они и сейчас остаются членами питерского Законодательного собрания).

В 1992 г. я выступил в Мадриде на 6-м Испано-Российском историческом конгрессе с докладом (на английском языке) «Археология России на переломе» (опубликован в 1994 г. в Трудах конгресса). В 1995 г. он был повторен на русском языке на Первой всероссийской конференции церковной археологии и опубликован в том же году в 3-м томе трудов конференции. Поскольку это издание специальное и не во всех библиотеках имеется, есть смысл воспроизвести здесь этот доклад (см. Приложение I). Вообще это была моя идея, подхваченная испанскими археологами, – сравнить русскую археологию с испанской. Обе страны, расположенные на противоположных оконечностях Европы, переживали дольше всех других европейских государств тоталитарные режимы, обе имеют сильные традиции левого политического воспитания масс, в обеих сильны позиции церкви (там – ортодоксальной католической, у нас – кафолической православной).

Но Испания сумела установить мир между противоборствовавшими в ее Гражданской войне силами и распрощаться с мифом об особом положении испанской нации, войти в современную экономическую систему и европейскую цивилизацию на правах нормального капиталистического государства. Возможно, это потому, что Испанская империя распалась два-три века назад. У нас противоборствовавшие в нашей Гражданской войне силы до сих пор продолжают огрызаться друг на друга и норовят искусать противника и себя. А миф об особых свойствах русской нации продолжает направлять ее на поиски особого пути, на культивирование сильной государственной власти (культ «сильной руки» и патернализма) и непременное удержание доминирования над другими нациями – хотя бы во вред себе, своей экономической состоятельности. Вероятно, это потому, что Российская империя начала распадаться только в 1917 году и распад еще не закончен. Имперская идея еще владеет сознанием русских людей и является реальной «русской идеей». Реальной силой, препятствующей нормальному развитию капитализма в России и направляющей его на латиноамериканский путь.

Испанская археология была слабее русской, имела меньшее воздействие на мировую науку. Но сейчас она развивается нормально в рамках общеевропейской археологии. Русская археология до революции была на подъеме и использовала революционные бедствия, насколько было возможно, на пользу науке, извлекла из них идеи и уроки, важные для мировой науки. Городцов, Кондаков, Ростовцев и советские археологи ранних советских лет лидировали в ряде отношений в мировой археологии. Сейчас русская археология захирела в связи с общими болезнями русской науки. Сумеем ли мы преодолеть это недомогание, зависит от нашей способности удержать и развить лучшие традиции русской археологии и от общей ситуации в стране.

- пели когда-то о своей alma mater студенты кафедры археологии ЛГУ, и это была правда. В 70е или 80е годы такие слова, действительно, вполне можно было написать на табличке, украшавшей дверь 73-й аудитории истфака. Теперь, когда «выходцы» из этой двери распространились по всему свету, а сам «дядя Лева» давно уже в нее не входил, виртуальную табличку с места первоначальной дислокации следовало бы снять, размножить и разослать по странам и городам от Дальнего Востока до Северной Америки. Особенно уместно она смотрелась бы на доме номер 18 по Дворцовой набережной в Петербурге (ИИМК РАН), а также над входом в здание Высшей Антропологической Школы в Кишиневе, но есть и много других, пока не столь известных адресов.

(Л. Б. Вишняцкий, О. А. Щеглова, А. А. Ковалев 2005: 4).

Из интервью кембриджскому журналу «Аркеолоджикал Дайалогз» (В. Иммонен) 2003:

ВИ. В археологическом сообществе часто говорят о школе Клейна; некоторые русские археологи считают себя Вашими учениками. Считаете ли Вы, что Ваша школа существует?

ЛК. Четкое распределение археологов по школам и направлениям – это специфика русской археологии (вероятно, утвердившаяся благодаря обычаю в студенческое время не менять куратора все пять лет, а по окончании – не менять место работы всю жизнь). Каждый знает, кто его учитель и кто его ученики, какова его научная родословная. Слово «школа» в применении к ученым имеет два значения: сообщество единомышленников и список учеников одной личности. В первом смысле моя школа, пожалуй, невелика, хотя некоторые мои идеи стали ныне общим местом, по крайней мере в Петербурге и некоторых провинциях. Во втором смысле моя школа больше, но и более расплывчата.

[Мои возможности иметь много учеников были обусловлены моей позицией преподавателя в одном из двух ведущих университетов страны и, конечно, моими теоретическими интересами.] У кого много идей, у того и много учеников. Читая им лекции и руководя их курсовыми много лет, занимаясь ими в экспедициях, продолжая со многими из них дружить и после окончания университета, я практически направлял и их диссертации, даже и не будучи их формальным руководителем. Особенно важным был мой долговременный Проблемный семинар в Ленинградском Университете, который после моего ухода из Университета возглавили мои ученики Лебедев и Щукин. Члены семинара составляли сплоченное сообщество, которое держалось общими убеждениями, общими задачами и общими опасностями.

В русском издании моей «Типологии» ряд глав написан моими учениками (они и указаны авторами в списке содержания). Даже мои краткосрочные студенты вовлекались в мою работу. Например, двое слушателей моего курса в Копенгагене прибыли ко мне затем в Петербург и помогали мне превратить этот курс в книгу (Сёрен Синдбек – по содержанию, Ян Симпсон – по языку), и я очень сожалею, что издатели «Метаархеологии» опустили мое «Введение», где была выражена моя признательность этим моим помощникам (оно осталось в оглавлении, но страница пропущена).

Из статьи А. М. Буровского «Неклассическая и постнеклассическая археология» (2006):

Трудно сказать, существует ли «школа Клейна». Как организационное целое – наверное, нет. Не существует «лаборатории Клейна» или «кафедры Клейна». Нет и совокупности ученых, которые профессионально занимались бы развитием теории «эшелонированной археологии». Но вся археологическая школа Санкт-Петербурга пронизана влиянием Клейна. Идеи Клейна не заменяют того, чем занимается палеолитчик, бронзовик или античник. Идеи Клейна заставляют специалиста работать иначе, по другому относиться к своему материалу. <…>

Теория Клейна обеспечивает и сбор знания в крупные блоки, и связь между областями знания, входящими в блок.

Прочел [в рукописи] Вашу рецензию [на Холюшкина и Гражданникова] с огромным удовольствием. Где она напечатана? <…>

[О собственной книге «Феномен провинциальной археологии», названной по образцу книги Клейна «Феномен советской археологии»:] По содержанию могу сказать лишь две вещи:

1. Ваша школа действительно существует, и фактически все питерские археологи относятся к ней, вольно или невольно. К сожалению, мои ранние книги преследует злой рок. Пришлось создать собственное издательство, чтобы начать работать с ними. Только сейчас я принимаю меры к изданию книги «Феномен провинциальной археологии». Там этот тезис обосновывается полнее, чем в известном Вам сборнике.

2. Провинциализм сибиряков (о котором тоже пишу подробно и со вкусом) … [далее о провинциализме сибиряков.]

Для меня все разговоры о том, есть ли «школа Клейна» или нет, сводятся к двум вопросам: заложил ли я некую научную традицию, отличающуюся от других, и есть ли у меня ученики, в чем-то существенном продолжающие эту традицию. Каждый из этих факторов в отдельности не образует научной школы: обилие учеников само по себе – это еще не школа в таком понимании (если это и школа, то не научная), но и особая традиция без учеников – это тоже не школа (это влиятельность, авторитетность, значительность, но не школа). Организационные связи (кафедра, лаборатория, институт) имеют значение, но не являются определяющими.

Кстати, некоторый организационный центр для сложения школы у меня был – это созданный мною Проблемный семинар, который существовал с 1964 года до моего ареста в 1982 г., но еще до ареста размножился, породив семинары Глеба Лебедева (продолжение моего Славяно-Варяжского семинара), Марка Щукина (готский семинар) и Вадима Бочкарева (семинар по бронзовому веку). В тесной связи и союзе с ними работал семинар Дмитрия Мачинского (происхождение Руси). Главные задачи этих семинаров были именно педагогические в том направлении, которое я считаю необходимым для сложения научной школы: они вырабатывали единую и особую научную традицию, и они школили молодежь, закрепляя ее связь со старшим поколением.

Семинары эти отличались от обычных вузовских семинаров тем, что 1) на заседаниях наряду со студенческой молодежью присутствовали выпускники Университета и (в небольшой доле) совсем старые исследователи (я только приветствовал, если у моих учеников были и другие руководители по каким-то темам); 2) курсовые работы представляли собой не чисто учебные упражнения, а реальные исследовательские задания; 3) нередко они были коллективными трудами, в которых каждый имел свою сферу ответственности; 4) результатом ежегодных трудов я старался сделать реальный и наглядный вклад в науку (сборник или межвузовскую конференцию, экспозицию и т. п.).

Спокойно оглядываясь и учитывая оценки многих коллег, я могу трезво и уверенно заключить, что собственную научную традицию я безусловно заложил. Она заключается, прежде всего, в особом (противоречащем принятому археологическим истэблишментом нашей страны) определении функций и позиции археологии как науки, в ином определении ее соотношений с историей. Не часть истории, не «вторая история», не история с лопатой, а прикладная источниковедческая дисциплина. В связи с этим и выделение преистории как особой дисциплины, отличной и от истории, и от археологии, и от этнографии. Во-вторых, я разработал принципы формального подхода к решению исследовательских задач археолога: сначала классификация и типология материала (причем я различаю классификацию и типологию), потом хронология и хорология, а уж потом интерпретация и исторические выводы («эшелонированная археология»). В-третьих, я решительно против политизации археологии – использования ее в политической борьбе, подгонки ее выводов к политической конъюнктуре; скорее, политика должна сообразовываться с масштабными выводами археологии, как и других наук. В связи с этим находится и ряд частных моих пристрастий в археологии: концепция секвенций, субмиграционизм в этногенезе, системный подход и диалектика принципов («диалектическая археология»), разработка методов реконструкции и критериев доказанности, и т. д.

Мои позиции четко отличимы от других, мои работы легко узнаваемы как по стилю, так и по содержанию.

Много ли у меня учеников? С одной стороны, много: я ведь преподавал два десятилетия в Университете, и потом ездил с лекциями десять лет по лучшим университетам мира, писал учебники. С другой стороны, мало: я ведь во время преподавания на кафедре археологии не имел высоких званий, поэтому мог осуществлять руководство курсовыми работами студентов, но не диссертациями аспирантов. Однако мой семинар группировал вокруг меня не только студентов, но и выпускников и аспирантов, моих бывших студентов, и не будучи формальным руководителем, я продолжал формировать их как ученых.

Во многих случаях эти связи совершенно ясны, как в случае с Глебом Лебедевым, хотя его формальными руководителями в отношении диссертаций числились другие. Он пришел ко мне школьником, потом был моим студентом. Когда его забрали со студенческой скамьи в армию, мы переписывались еженедельно. Демобилизовавшись, он включился в норманскую дискуссию, и норманны стали его специальностью, а он стал основным специалистом в российской археологии по этой проблеме. На кафедре он прошел весь путь от студента до профессора и читал великолепно курс археологии железного века. Вел семинар, руководил экспедициями и воспитал целый выводок археологов-славистов. Был ученым, политиком, поэтом, романтиком и немного мистиком. Я мог бы многое здесь сказать о нем, но нет надобности это делать – я только что написал пространные некрологи после его гибели и свел их воедино в приложении к моей книге «Спор о варягах», уходящей в издательство одновременно с этой книгой.

Нередко одни мои ученики приводили ко мне других. Так Саша Бианки, занимавшийся у меня бронзовым веком Северного Кавказа, привел Алешу Виноградова, который занялся типологией, потом неолитом Сибири. Крупного археолога-исследователя из него не вышло, но зато Алексей Владимирович вырос в первоклассного педагога, из года в год возя группы школьников в дальние археологические экспедиции. Из каждого питомца он умел воспитать не всегда археолога, но всегда человека. Благодарные школьники написали через два-три десятилетия толстенную книгу о своем счастливом детстве, проведенном в экспедициях - «Археология и не только» (Археология 2002), и это в значительной мере книга об Алексее Владимировиче Виноградове. Один из питомцев Виноградова, пришедший через его школу ко мне, сначала в школьный кружок, это Алексей Ковалев. Названная книга - также и о нем.

Он поступил в Университет в 1980 г. Уже в студенческие годы Ковалев, прозванный «Китайцем» за интерес к Восточной Азии, проявил себя как молодежный вожак и борец за правду и свободу. Он прирожденный лидер. Красивое лицо его будто создано для тиражирования на плакатах. Разговаривает он даже в личной беседе громким митинговым голосом. Когда меня арестовали, он с друзьями в 1982 г. (т. е. до Горбачева!) затеял ревизию комсомола, поднял общеуниверситетскую дискуссию, предложил распустить пионерскую организацию вместе с октябрятской и разбюрократить комсомол. Позже, уже в годы перестройки, первым в Университете Ковалев предложил распустить комсомол. В 1986 г. он создал группу спасения историко-культурных памятников Ленинграда, выступавшую против разрушения дома Дельвига, дома Достоевского, Фонтанного дома и проч., в 1987 г. верховодил знаменитыми митингами протеста против сноса гостиницы «Англетер» – первыми митингами в Ленинграде. С 1990 г. он депутат Ленсовета, и его избирают в Законодательное собрание города до сих пор, вот уже три созыва. Он написал проект закона об охране памятников истории и культуры и с необыкновенным упорством, можно сказать, с яростью провел его через Государственную Думу. Этот федеральный закон был принят в мае 2002 г. И всё это время он не прекращал ездить в археологические экспедиции – сначала на Кавказ, потом в Казахстан, потом в Монголию и Китай. Вот уже много лет ездит начальником экспедиции, открыл 4 новые, неизвестные ранее культуры. В 1996 г. избран членом-корреспондентом Немецкого Археологического Института. Но карьерные соображения ему совершенно чужды. К сорока годам, имея четыре десятка печатных работ и видное положение, еще не защитил диссертации: некогда (упрекать его не могу: сам поступал так же).

Из-за драматичности моей судьбы, не все мои ученики признают себя моими. Так Игорь Дубов, которого в 1960-е годы я буквально насильно протащил в Университет (он не был принят, и я три дня уламывал секретаря партбюро Марка Кузьмина, решавшего дела в Приемной комиссии, принять его – и уломал: мне понравилась хватка Игоря и его энергия). Потом он работал в моем семинаре, писал курсовые у меня, а затем у моего ученика Лебедева – Лебедев немало сил затратил на диссертацию Дубова. И хотя Дубов всегда был сугубо правоверным партийцем, семинара не покидал, а норманистом (по критериям антинорманистов) остался до конца своих дней, о чем свидетельствует его книга 2001 года «Варяги на Руси: "И от тех варяг прозвася руская земля"». Но в брошюре «Как я стал археологом» (1998) ни меня, ни Лебедева профессор Дубов не упоминает в числе своих учителей: задним числом ему, как видному партийному руководителю, не подходили такие репрессированные и полурепрессированные учителя. Игорь был человеком заурядных способностей, но наблюдателен, работящ и удачлив. Я-то его числю в своих учениках (что ж, не все были достаточно благородны и с широким кругозором).

Наоборот, были молодые археологи, которые у меня не учились, но считают меня своим учителем и пишут об этом. Так, например, Валерий Лынша из Сибири приезжал к нам в аспирантуру, занимался мезолитом у других исследователей, но увлекся моими работами по теории периодизации, стал проводить мои идеи в своей диссертации, воевать за них, и с тех пор мы переписываемся. Я думаю, что он и вправду мой ученик.

Никогда не был формально моим учеником Вадим Бочкарев. Я только положил много усилий, чтобы перетащить его из Ростова-на-Дону в Ленинград (Вадим был всегда очень инертен, а я быстро оценил его блестящий ум и незаурядные способности), и в дальнейшем Вадим работал в моем семинаре. Можно сказать, что если не под моим руководством, то с моей помощью он сделал свою первую крупную работу – по датировке Бородинского клада. Очень скоро оказалось, что у нас одинаковые представления об основных принципах науки, схожий набор идей и методов. Когда я был удален с кафедры, Вадиму достался мой основной курс – археологии бронзового века, и я уверен, что он ведет его лучше меня, а семинар – не хуже, чем я.

Женя Колпаков и Леня Вишняцкий занимались палеолитом у моей однокурсницы Зои Абрамовой, но теоретические работы писали у меня в семинаре. Мы с Зоей очень хорошо ладили, руководя ребятами, не имея никаких разладов друг с другом. Как палеолитчики Женя и Леня, конечно, ученики Абрамовой, как теоретики – мои. Тогдашняя жена Колпакова, славистка Оля Щеглова, тоже ходила к нам на семинар, потом посещала заседания семинаров Щукина и Мачинского. По всем проблемам она наша единомышленница. Она умница, и читая мои работы, многое усвоила из них. Я не знаю, вправе ли я считать ее своей ученицей (вроде я никаких усилий не прилагал к ее обучению сверх того, что давал всем студентам), но она-то себя моей ученицей явно считает.

Вообще, по-видимому, формальное ученичество и даже признание или непризнание ученичества (со стороны ли учителя или ученика) не имеет существенного значения при определении принадлежности к школе. Решающим должно являться реальное усвоение ряда идей учителя, его основных принципов отношения к своей науке, его методов и приемов исследований.

Я легко узнаю в работах своих учеников то, что они взяли от меня. Нередко это хорошо заметно. Так, в первом выпуске «Проблем Археологии» были помещены три статьи об археологической датировке двух важных кладов бронзового века – моя и членов моего семинара Сафронова и Бочкарева, схожие по многим показателям. Разумеется, у большинства работ славяно-варяжского семинара схожи были не только цели исследований, но и приемы сбора материала и методы исследования его, способы аргументации, и всё это пошло от моей рукописи «Спор о варягах», а затем от совместной работе трех авторов – Клейна, Лебедева и Назаренко. В моей книге «Археологическая типология» содержатся практические приложения – этюды, выполненные моими учениками по моим указаниям, и из этого выросли их пути в науке – взять, например, этюд Николая Боковенко о котлах, или этюд Андрея Алексеева об акинаках, или этюд Юрия Лесмана об украшениях. В работах Марка Щукина развернута моя концепция секвенций. В работах Бориса Раева можно увидеть, как на них повлияли стиль и методы моего исследования Карбунского клада. Многие работы Евгения Колпакова настроены на критику моих книг (об источниках и по типологии), глава за главой, но при этом повторяют проблематику и методы рассмотрения тех же тем. В работах Леонида Вишняцкого развивается моя концепция преистории как особой дисциплины. Он написал ту книгу, которую хотел написать (и начал писать) я, и он написал ее лучше, чем это мог бы сделать я.

Но список учеников будет значительно больше, а их вовлеченность в определенную школу будет более явной, если мы будем учитывать не просто темы и не только частные сходства и зависимости, а общую направленность исследований, признание основных научных принципов, о которых я сказал выше, и вытекающее отсюда чувство солидарности.

Моя ли это школа? Только ли моя? В статье «Л. С. Клейн и петербургская школа российской археологии» Глеб Лебедев справедливо рассматривал наши усилия как реализацию принципов петербургской исторической школы и как часть большой программы петербургской археологической школы. При этом он вспоминал фигуры таких моих ленинградских учителей, как ведущие археологи нашей кафедры В. И. Равдоникас, линию которого на соотношение преистории и археологии я продолжил, как М. И. Артамонов, который послужил мне ориентиром в субмиграционистском уклоне этногенеза, в западном направлении поисков, в общей оппозиционности археологическому истэблишменту, как филолог-структуралист В. Я. Пропп, давший мне импульс к структурно-системному подходу и понимание важности морфологии и типологии. Но я объединил все эти традиции и разработал на их основе цельную теоретическую систему.

И всё же это не только моя школа. Нельзя забывать не только вклад моих учителей, но и вклад моих ведущих учеников. Что были бы мои усилия без энтузиазма Глеба Лебедева и организационного сплочения молодежи вокруг него, без яркого научного лидерства Марка Щукина и Вадима Бочкарева, без педагогического подвижничества Алексея Виноградова, без отрезвляющего скепсиса Евгения Колпакова, без политической смелости Алексея Ковалева и его беззаветной преданности науке и охране памятников!

Ясно, что какая-то совокупность учеников у меня есть и что в той или иной мере они охвачены некой единой научной традицией, основы которой заложил я. Это то, что обычно называют школой. Вопрос лишь в том, насколько она устойчива и значительна. Вероятно, сейчас рано судить об этом. Время покажет. У меня нет полной уверенности в том, что школа окажется устойчивой. Кроме моих усилий и, пожалуй, достижений (к концу жизни я могу оценить некоторые свои работы так), действуют ведь и разрушительные факторы, с которыми я справиться не смог.

К числу таких факторов я бы отнес в первую очередь пристрастие к алкоголю. Сам я непьющий, но мои ученики, особенно те, которые прошли через комсомольскую верхушку и факультетские верхи, связанные с приемной комиссией, оказались заражены этим недугом. Алкоголь отнял у меня часть самых талантливых учеников, да и коллег. Пострадал от него Владимир Сафронов; в пьяном виде утонул много обещавший Игорь Портнягин; не без вины алкоголя ушел из жизни Володя Резник; почти всю жизнь от алкоголя периодически лишался трудоспособности и здоровья Глеб Лебедев, да в конечном счете и погиб от него; еще раньше Игорь Дубов закончил дни в пьяном угаре; спился до потери облика и способностей интеллигентнейший Василий Булкин; да и у ряда других уходили в эту прорву время, силы и здоровье. Коллег и учителей я уж и не упоминаю здесь, хотя Равдоникас был далеко не единственный. Есть целые экспедиции, где пьянство является образом полевой жизни.

Для борьбы с этим злом не хватало ни моего авторитета, ни моего примера. Эта традиция, к сожалению, носит характер национального бедствия, и бороться с ней нужно на общегосударственном уровне.

Я не ставлю себе в заслугу воздержание от алкоголя: мне не приходилось бороться с тягой к нему. Тяги не было. Просто, видимо, мой организм так устроен – с врожденным равнодушием к алкоголю, куреву и прочим наркотикам. Мне кажется, это есть естественное состояние психически здорового организма. А тяга к алкоголю, куреву и другим наркотическим средствам - это, с одной стороны, навязанная организму дурная привычка (сформированная на базе социокультурных традиций – «обмыть», «отметить», «перекурить» и т. п.), а с другой стороны – этому навязыванию способствует индивидуальная слабость психики.

У ряда людей психика предрасположена к тому, чтобы искусственным выключением и затуманиванием почаще освобождать мозг от регулярной работы и напряженности. Эту предрасположенность надо пораньше распознавать и компенсировать какими-то медикаментами – до того, как образовалась привычка и зависимость. И, конечно, бороться с дурными традициями. На то у человека голова, чтобы сдерживать себя, если тянет. Еще в молодости учиться на чужих уроках, не надеясь, что «у меня будет не так». Ум не в том, чтобы «вовремя бросить», а в том, чтобы не вступать на эту дорожку, не искушать судьбу.

Под впечатлением этих горьких размышлений я написал стихотворение, которое приведу здесь несмотря на всё его несовершенство. Я понимаю, что оно слабее даже моих собственных других стихотворений, но оно показывает мою горечь и мое отчаяние. Может быть, оно поможет удержаться молодым, которые, как обычн

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: