Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







ИНСТИТУТ ИСТОРИИ МАТЕРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ





РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК

191186, Санкт-Петербург, Дворцовая наб., 18.

тел. +7 (812) 3121484, факс +7 (812) 3116271, Эл. почта: adm@km1213.spb.edu

 

08 0КТ 2001

14102/ 39-7704 от___________________19___г.

/^

На №_____________________от_______________________19____г.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

о научной деятельности д.и.н. профессора Л.С. Клейна

Настоящее заключение выдано доктору исторических наук профессору Л.С. Клейну для предъявления в отдел социального обеспечения Василеостровского района Санкт-Петербурга на предмет определения трудового стажа. В марте 1981 г. работа Л.С. Клейна в Санкт-Петербургском Университете была прервана и возобновилась только в сентябре 1994 года. За исключением времени пребывания в местах отбытия наказания (март 1981 г. - август 1982 г.) весь остальной период перерыва в официальном трудовом стаже - (сентябрь 1982 г. - сентябрь 1994 г.), т.е. 12 лет - Л.С. Клейн продолжал работать над своими научными исследованиями и публиковал их. Все это безгонорарные специальные издания, имеющие огромное научное значение, признанное во всем мире, что засвидетельствовано переводами этих трудов на иностранные языки. Таким образом Л.С. Клейн работал безвозмездно на благо и во славу нашей науки. Как ученый-археолог Л.С. Клейн широко известен в нашей стране и за рубежом. Было бы справедливо, если бы 12-летний перерыв в его официальном трудовом стаже был восстановлен по его реальной работе.

При определении трудовых затрат, которые необходимы доктору наук на изучение научной литературы, сбор материала, его обработку и написание рукописи нужно исходить из принятых для Российской Академии наук норм 4 печатных листа в год (т.е. 96 машинописных страниц научного текста или в среднем 76 печатных страниц).

Для определения сроков публикации монографий нужно иметь в виду, что между сдачей рукописи в издательство и ее выходом в свет проходит не менее трех-четырех лет.

Таким образом, для учета работы Л.С. Клейна в 1982-1994 гг. нужно брать монографии, опубликованные им с 1984 по 1998гг.:

1. Археологическая типология. Ленинград, издат.: Академия наук СССР, ЛФ ЦНДСИ, Ленинградское археологическое научно-исследоват. объединение, 1991, 448 с. - 39,2 печатных листа, из которых 35,7 печ.л. выполнено им лично (учитываются здесь только они), а 90 стр., т.е. 3,5печ. л. – под его руководством.

2. Феномен советской археологии. Санкт-Петербург, Фарн. 1993, 128 с. + 12 с. фотоилл. - 9,0 печатных листов..

3. Бесплотные герои. Происхождение образов Илиады. Санкт-Петербург, Фарн - Художественная Литература, 1994, 192 с. с илл. -10 печатных листов.

4. Археологические источники. Второе, дополненное изд. /книги 1978 г./ Санкт-Петербург, Фарн, 1995, 350 с. (в серии: Классика археологии). - 22 печатных листа, из которых 12 печатных листов добавлены заново (учитываются здесь только они).

5. Анатомия Илиады. Санкт-Петербург, издательство Санкт-Петербургского университета, 1998, 557 стр.+ 40 табл. - 32,5 печатных листа (В издании отмечено, что работа выполнена к 1990 г.).

Таким образом за 12 лет выполнено пять монографий общим объемом в 99,2 печатных листа. По существующим нормативам означает 24,8 лет работы. Таким образом за этот период Л.С. Клейн трудился весьма интенсивно.

Расписать более точно график работы Л.С. Клейна не представляетсявозможным (или это можно сделать только условно), так как нередко работа над одним исследованием проходит одновременно с работой над другим. Мы здесь учли только те монографии, которые выполнены на русском языке и предъявлены в библиотеке ИИМК РАН.

Кроме того, Л.С. Клейном опубликовано за эти же годы несколько десятков научных статей, которые здесь нет надобности перечислять.

 

Директор ИИМК РАН, чл-кор. РАН Е.Н.Носов

 

(подпись, гербовая печать)

 

Из письма В.Коршункову (26 октября 2003):

В сентябре здесь [в Петербурге] прошел конгресс Европейской Ассоциации Археологов с большим размахом. Делегатов приехало около тысячи. Всё шло на английском. Конгресс открывался в актовом зале Университета моим пленарным докладом (единственным пленарным) «Археология в Петербурге и Петербург в археологии», в основном о сопоставлении двух школ – московской и петербуржской. <…> Лежала на столах листовка издательства с анонсом сборника в мою честь, но сам сборник они, конечно, опоздали выпустить к конгрессу. Грозятся выпустить вскоре.

Делал я также и секционный доклад на тему: «Как отличить хорошую теоретическую работу по археологии от плохой». Оба доклада уже ушли в печать по-русски («Стратум»), а по-английски они появятся в Европ. Арх. Журнале. <…>

Вот так проходит наше время. Всё в работе. Но ходить в ИИМК и БАН стало труднее. Чувствую возраст, всё-таки около восьмидесяти. Устаю. Сердце обычно работает нормально, но позавчера было плохо: аритмия. Оказалось, сильная магнитная буря. Раньше я их не чувствовал.

Всех благ!

Л.С.К.

Интервью кембриджскому журналу «Аркеолоджикал Дайалогз» (В. Иммонен) 2003:

ВИ. Что Вы считаете Вашим самым крупным вкладом в археологию?

ЛК. Трудно делать здравую самооценку, даже в конце своей жизни.

Историк русской археологии А. А. Формозов поместил меня в горстку русских археологов, которые в постсталинское время осмелились противостоять советскому режиму и направлять развитие русской археологии к демократическому и интернациональному будущему. Я нахожу это обоснованным. Особое значение в этом отношении имела моя защита миграций и особенно одной из них – защита норманизма. В общем я пытался пробить границы и расширить горизонт русской археологии до всемирного охвата и познакомить западный мир с русской археологией.

Во-вторых, я участвовал в становлении теоретической археологии как особой ветви дисциплины и как всемирного сообщества. Ренфру назвал меня в числе нескольких европейских археологов, которые могут принять интеллектуальный вызов американцев.

В теоретических исследованиях я систематизировал различные подходы и ввел их в общие рамки теоретических представлений науки. Я открыл кардинальную разницу между классификацией и типологией, как и значение предзнания для построения работающей типологии. Изучая систему главных принципов археологии, я нашел ее расщепленной на две противоречивых системы, а это может оказаться важным не только для археологии. Я надеюсь, что моя идея применить теорию коммуникации к культурной эволюции еще найдет развитие в антропологии и археологии.

Некоторые друзья говорят, что мои открытия в Гомеровских штудиях сравнимы с моими достижениями в археологии. Высшая оценка Гомеровских штудий, полученная от покойного Игоря Михайловича Дьяконова, который был наиболее авторитетным из русских историков, убеждает меня, что комплименты друзей имеют некоторые резоны. Дьяконов написал, что мои открытия являются решающими и неопровержимыми и что начиная с них гомеровские исследования должны пойти в новом направлении. (Одна из этих моих книг переведена на английский, но еще не найден издатель, а другая существует только на русском).

[Однако на каждое из этих утверждений есть скептики. Оценка же Формозовым моего места в истории науки вызывала у меня самого, при общем согласии, по меньшей мере критическое уточнение.]

 

Из письма к А. А.Формозову (8 июля 2004):

Нас ты называешь шестидесятниками. Не знаю, точно ли звучит эта кличка, по крайней мере по отношению ко мне. Шестидесятники – это те, кого разбудила «оттепель». Свою первую организацию «Прометей» (подпольную) я сколотил в сороковых. В ней состояли Ролан Быков (впоследствии режиссер), Олег Птицын (впоследствии замдиректора института высокомолекулярных соединений), мой брат (профессор-историк, ныне в Америке) и другие, в основном питерцы. КГБ с нами разбиралось впервые тогда, и тогда же за мною был учрежден постоянный надзор. Выступление мое против марризма было в 1949 – 50, тогда же мое второе исключение из комсомола ([как и первое,] не удалось: спасла дискуссия в «Правде»). Первая моя печатная работа (вызвавшая в Киеве дискуссию о славянах) тоже была не в шестидесятых, а в 1955. В 60-х были лишь наша варяжская баталия и организация моего семинара. Тогда же была конфискована КГБ моя рукопись книги о рок-музыке (вернули). Теоретические мои работы пошли с 70-х.

[Далее я говорю о своем марксизме как в значительной части маскировке и о том, как и почему у нас в доме не горевали по поводу смерти Сталина.]

Всё это задолго до 60-х. Так что я сомневаюсь, шестидесятник ли я. И уж во всяком случае твой анализ моей «марксистскости» очень поверхностный.

 

Из письма А. А. Формозову (май 2005):

Просматривая твой список работ, подумал о том, как ты был осчастливлен судьбой. Что всё-таки значит родиться сыном профессора и «коренной национальности»! Конечно, и твой труд, твои таланты несомненны. Но я сравниваю с собой, а трудился я не меньше. Ты моложе моего младшего брата, а университет мы окончили одновременно. Оба мы поступали в аспирантуру в 1951, ты был принят, я отсеян (хотя имел рекомендацию в аспирантуру и диплом с отличием). Затем моя первая печатная работа вышла в 1955 году, когда у тебя вышла 31-я! А регулярный поток печатной продукции (по две-три статейки в год) у меня пошел только с 1960-го, когда у тебя было уже более 70 статей и одна книга. Ты защитил кандидатскую в 1954, я только в 1968. Обычно ты жалуешься, что Рыбаков всё время тебя придерживал, куда-то там не пускал. Но в середине 1970-х у тебя была совместная работа (в соавторстве) с Рыбаковым и др., а меня в это самое время по приказу Рыбакова вырезали из готового сборника и в оглавлении мое имя заливали во всех экземплярах черной краской (в библиотеке ИИМКа еще сохранился экземпляр). В редакцию СА тебя включили, хоть и на короткое время, а меня к подобным делам даже близко не подпускали. Даже мысль не могла возникнуть, о том, чтобы…Я сумел нагнать тебя, только когда советская власть рухнула.

[В ответном письме А. А. Формозов внес уточнения: совместная работа с Б. А. Рыбаковым была случайной и Формозов участвовал не на пару с Рыбаковым, а в целом авторском коллективе, Рыбаков действительно препятствовал его продвижению и считал его чуждым элементом.]

Мораль сей басни такова: кому много дано, с того и спрос. Тебе надо бы еще больше сделать. Впрочем, мне тоже грех жаловаться. Гены хорошие: со стороны матери - лауреаты, изобретатели, профессора. А способности обычно передаются по материнской линии. Родился «во дворце», а не в хижине, но к труду приучен с раннего детства, образование получил отличное. К выступлениям против властей, конечно, родители не приучали, но воспитывали чувство собственного достоинства, а уж это привело к первому столкновению с КГБ в 15 лет. Словом, что-то мне досталось от родителей (гены, воспитание), что-то сам завоевал, отстоял, выстоял. Иногда сам удивляюсь, как много имею, как много умею. Такая жалость, что всё это исчезнет со мною. Кто же сделает то, что пока могу сделать только я? Кому передашь и как передашь? Накоплено немало, проблема – как обеспечить максимальную отдачу за то время, которое еще осталось. <…>

Еще очень много планов, а жизнь сокращается, как шагреневая кожа. Раковый процесс всё-таки возобновился…

Воспоминания (2006), продолжение:

«Трудно быть богом»… В этой фразе есть еще одна неясность. Сомнительна не только претензия на статус прогрессора («бога»), но и вопрос о трудности бытия. Трудно ли мне было жить? И да, и нет. С одной стороны, мне было легко и радостно жить – прежде всего потому, что природа одарила меня не только некоторым умом и талантами, но и оптимистическим характером. Затем, существенно, что я родился не уродом и долго обладал хорошим здоровьем. Я получил не только замечательные гены, но и неплохое воспитание и образование, главное – приучен трудиться. Я вырос в атмосфере, пропитанной интеллигентскими традициями (русской и европейской), любовью к учебе и литературе, русской и иностранной. Вообще, в атмосфере терпимости и взаимоуважения. Наконец, мне просто везло в жизни. Везло на интересных людей, на талантливых учеников, на ситуации, в которых можно было проявить себя.

С другой стороны, в бытовом отношении жизнь мою легкой не назовешь. Да и не только в бытовом. Жизнь всё время требовала от меня огромных усилий, упорного труда, порою смелости и всегда мужества. Препятствия возникали на каждом шагу, часто непреодолимые. Их приходилось пробивать или обходить. Я, как кошка, падал всегда на четыре лапки. Умел обращать бедствие в добро, извлекать уроки и выгоду из поражений.

Почему было так трудно, труднее, чем многим другим? Потому, что я еврей? Евреев много вокруг, и есть весьма успешные, несмотря на препоны. Потому ли, что интеллигент и стремился им оставаться? Интеллигентов еще больше, а время, когда это слово было у нас ругательством, прошло. Потому ли, что меня воспринимали гомосексуалом? Таких миллионы, и многие – в верхах общества. Потому ли, что обладал талантами и стремился их реализовать? Говорил же Пушкин: «…черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом». Кондаков в старости говорил, что хотел был прожить еще одну жизнь и готов был бы родиться вторично, однако прибавлял: «Но с одним условием: не в России». Так может быть, всё потому, что я родился в России? Но я вряд ли мог бы реализовать свои способности в другом месте так, как я это сделал в России. Вероятно, всё это сказывалось понемножку, в сочетании, и превращало мою жизнь в бег с препятствиями. Но главное – это то, что я всё время стремился их преодолевать. Препятствия того или иного рода есть везде и у всех, они громоздятся со всех сторон, но далеко не каждый стремится их преодолеть, даже если имеет силы для этого. Нужен еще и вкус к преодолению. Так что трудно было главным образом потому, что я – это я, это Клейн. Трудно быть Клейном.

Закончить свои мемуары я хочу стихотворением, написанным мною давно – то ли в 60-е или 70-е, то ли в 80-е годы, но я и сейчас мог бы под ним подписаться. Это «Памятник» – тема, на которой, начиная с Горация, многие профессиональные поэты и любители пробовали свое перо, всяк на свой лад. Кажется, после Пушкина эта тема заказана всем русским, так нет же, пишут. Ну, и я написал. Выдержал положенную форму – сонета. Выдержал положенную позу – величия. Но за позой и формой суть остается для всех одна: каждому мыслящему человеку обидно уходить совсем. Хочется что-то оставить после себя – продолжить жизнь хоть в чем-то…

Памятник

Exegi monumentum

(Horatius)

Обычаю творцов тщеславно отдал дань я

И памятник себе, как все они, воздвиг.

Я вылепил его из мысли и страданья,

И этим вечен он, и этим я велик.

Мне ранней будет смерть, когда бы я ни помер.

Не глупо ли, что жизнь обидно коротка?

Бессмертие моё – подумать! – дохлый номер,

А всякой швали жить в грядущие века!

Но в каждом из веков для каждого потомка

Я буду воскресать, звучать я буду громко,

Жить в каждой из моих чеканных, звонких фраз

И в каждой из моих идей. Ну, и отлично!

Я отдал бы их все за то, чтобы хоть раз

Явиться во плоти и побалакать лично.


 

ПРИЛОЖЕНИЯ

I.

ЗАПОВЕДИ







Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.