Из переписки с В. Ф. Генингом

[Письмо написано вскоре после моей поездки в Киев и выступления с докладом в Институте археологии.]

Ваше появление на моем докладе и Ваше радушие обрадовали меня двояко: во-первых, Вы оправились от серьезной болезни, о которой я узнал лишь недавно, а во-вторых, Вы не стали переносить научные разногласия на личные отношения и, буду надеяться, не принимаете их близко к сердцу.

В СА еще появится мой достаточно резкий ответ на Ваши с Ю. Н. Захаруком статьи, но он был написан больше двух лет назад. Сейчас я вряд ли стал бы так отвечать.

В 80-е годы я был обижен и загнан в угол: только я вышел из лагеря, лишенный всех титулов и возможности работать (не брали даже сторожем), да еще и новое дело было начато – по обвинению в убийстве, а тут и Ваша книга подоспела, где черным по белому написано, что мои воззрения не согласуются с марксизмом. А что это значило в 1983 г. и в тех обстоятельствах, да еще в романовском Ленинграде? Я ведь и отвечать не мог – не печатали. Словом, я счел, что это крайне не элегантно. Но тут подсунулось дело Щетенки, пробившее мне дорогу в печать. Я ответил и Вам, и, естественно, ответил резко.

Не очень красивым я счел и Ваш намек на мою неудачу с оксфордской публикацией «Типологии» – я ведь был лишен возможности проверить корректуру: в тюрьме сидел. Отсюда и резкость моего ответа.

Однако, это всё эмоции. Есть и существо дела. Существо заключается в том, что я действительно считаю вас крупным эмпирическим исследователем, внесшим большой вклад в археологию, и отличным организатором науки. И я очень сожалею, что вы ударились в теорию, не имея для этого, на мой взгляд, данных – не обладая должной подготовкой и чутьем, пониманием проблематики. Вы свято поверили в исключительную истинность некоторых советских учебников философии, вся задача которых состояла в том, чтобы создать такой язык, на котором бы марксистская система догм звучала убедительно. Свою задачу Вы видели в том, чтобы подвести археологические понятия и операции под термины и предложения этого языка. Сколь Вы преуспели в этом, сейчас обсуждать бессмысленно. Во всяком случае, Вы воспринимали то, что создавали, как стройную и законченную систему теории, хоть из нее никаких новых предложений для практики не вытекало (не видеть же новизну в требовании раскладывать всё по формациям!).

Для меня же если теория неспособна обернуться методом, то это не теория, а теология. В Ваших штудиях я вижу не теорию археологии, даже не философию археологии, а просто философию или, лучше сказать, сугубо идеологизированную методологию науки, к археологии вряд ли вообще имеющую прямое отношение. Не наше это дело, Владимир Федорович.

А пишу это я всё вот зачем. В своей аннотированной библиографии я, разумеется, буду характеризовать ваши работы в соответствии со своим пониманием. Однако, я не бог, монополией на истину не обладаю. Поэтому я готов предоставить Вам (или Вашему сыну или другому археологу, которого Вы укажете) место для аннотации Ваших основных работ (думаю, страница-две на каждую для этого достаточны) и помещу в указателе оба варианта текста – ваш и свой, на выбор читателю. Сторонник каждой концепции найдет изложение, близкое ему по духу.

Если Вы захотите критически отозваться о моих монографиях, пожалуйста – я помещу и это с искренним удовольствием, потому что это сделает мой указатель более разносторонним и интересным. Я и без того собираюсь поместить критическое изложение моих работ, выполненное моими всегдашними оппонентами (вдобавок к моему собственному).

Получил ваше письмо. Внутренне чувствовал, что оно будет!

По поводу прошлых перепалок – я полагаю не стоит поднимать, хотя не знаю что ожидать от новой статьи!!

Могу только одно заметить, мне уже во время вашего выступления показалось, что Вы слишком увлечены самолюбованием в своих способностях, особенно теоретизирования. Откровенность за откровенность – бойтесь этой навязчивой мании! Оно пагубно в первую очередь для Вас же!

А что касается Ваших оценок моих работ – иного и быть не может, поскольку Вы стоите на позициях отрицания марксистской теории и здесь бессмысленно пререкаться! А вот насчет того, что теория должна обернуться методом – могу только заметить, что на базе нашей теории уже выполнен ряд работ и разработаны методы исследования. Она уже вышла в практику, хотя это не так просто и не так скоро делается, как нам хотелось бы! А вот что касается Ваших теоретико-методологических штудий – я что-то не встречал пока работ, которые бы базировались на этих теориях. На мой взгляд, это связано с тем, что они заформализованы, в них логические конструкты оторваны от практики археологических исследований. Да и где им взяться, этим связям, если Ваш личный опыт археологических исследований как полевых, так и обработки археологических источников (не буду уточнять с какой задачей) весьма ограничен.

Вы скользите по поверхности источника, не пытаясь (из-за непонимания!) раскрыть его сущность, скрытой в нем информации! И тут никакие формальные конструкции не помогут. Отсюда и Ваше заключение – археология – источниковедческая наука!

Ну, да ладно, мы уже в том возрасте, когда «переделываться» поздно, поэтому предлагаю не развивать эту тему!

Лучше посмотрим, что можно найти общего и интересного.

Ваша идея по поводу аннотированной библиографии мне не совсем ясна – Вы что, хотите внести в аннотации оценочно-критический элемент? Мы уже имеем некоторый опыт. Сделали это по формализованно-статистическим методам. Сейчас закончили аннотацию работ по теоретическим проблемам «археологической культуры». Аннотация, по моему мнению, ставит задачу предельно кратко изложить суть и содержание публикации, причем как можно более объективно.

Поясните концепцию Вашего издания, мы у себя обсудим и решим вопрос о сотрудничестве.

Кстати, у меня нет Ваших последних работ, поэтому, естественно, не могу ничего сказать о них. Если Вас заинтересуют наши последние издания, можно достать.

P.S. Извините, что пишу от руки – машинка в ремонте.

прошу прощения за задержку с ответом: было очень много срочной работы.

Прежде всего по делу. Да, я планирую помещать, собственно, не аннотации, а маленькие рецензии. Разумеется, подписные. Чтобы читатель, если он доверяет рецензенту, знал, стоит ли добывать и читать саму работу. Если ему известен рецензент или понятна его позиция, то читатель сможет и судить, как относиться к его рекомендациям. Это, мне кажется, полезнее, чем сухие пересказы, почти ничего не добавляющие к названиям.

Что касается наших теорий и методов, то каковы теории, таковы и методы. Ведь методики, вытекающие из Ваших теорий, применяют только те, кто находится у Вас в подчинении (или находился). Ни в Москве, ни в Ленинграде, ни за рубежом их не применяют. И четко высказываются, почему.

Что касается моих теорий и понятий, введенных мною, то люди, от меня не зависящие, стремились строить по ним свои работы. Мои ученики, конечно, тоже. Некоторые их опыты я помещаю в «Типологии» (вот Вам поле для применения своих критических суждений – она скоро выйдет). По-настоящему же теория оборачивается методом не сразу, а поколение спустя (в «Типологии» я привел ряд примеров). Теория У. Тэйлора, выдвинутая в 1948 г., обернулась развернутой методикой только в «археологии поселений» к. 60-х – начала 70-х. Думаю, что сейчас начинает реализовываться то, что было предложено в «Источниках» конца 70-х.

Ваше замечание о моем полевом опыте справедливо: он и впрямь невелик. А сколько копал Косинна? Чайлд? Монтелиус? Все вместе они копали меньше меня. Вы всерьез думаете, что теоретики вырастают из старых опытных практиков?

И последнее: о самолюбовании и т. д. Руководитель психологического семинара, о котором я в Киеве упоминал, всё-таки провел обследование моих психологических характеристик. Его вывод: обследуемому свойственна недооценка своих данных. Странно. Я скорее бы согласился с Вами. Да ведь долго и муторно заставлял меня участвовать во всяких тестах.

Даже столь далекий от узкой фактографии археолог, как А. А. Формозов, историограф археологии, очень внимательный к истории идей, скептически относился к моему увлечению теорией.

… Я не упрекаю тебя в любви к теории. У каждого свои пристрастия. Я говорю, что период увлечения теорией у археологов СССР - мало что дал и что заниматься теорией в отрыве от материала бесплодно. Ты говоришь, а как же классифицировать материал без теории? Я мучаюсь, но не нахожу убеждающих коллег принципов, над классификацией орудий каменного века. Может быть моя классификация плоха; но советы теоретиков Захарука, Генинга, Аниковича мне не нужны, они не знают материал, с которым я имею дело. Это и вызвало разочарование в теории у многих увлекшихся ей на первых порах людей.

Мою статью о типе, книгу «Типы в культуре» и «Археологическую типологию» он не упоминает. А мне кажется, что если бы он заглянул повнимательнее в мои книги и ознакомился с приводимой там литературой, он бы мучился меньше с классификацией каменных орудий, хотя он их и знает несомненно лучше меня. Каждый из нас знает свое тело лучше любого врача, но когда приходит болезнь, мы всё-таки обращаемся к врачу.

Естественно, что, по-иному глядя на теоретическую археологию, он и мою книгу «Феномен советской археологии» встретил без воодушевления. Ее критический запал был ему по душе, но с его точки зрения критика была недостаточно остро направлена против марксизма и его проводников в археологии. Мне он направил большое письмо (на 12 страницах) с перечнем замеченных ошибок и возражениями. К сожалению, письмо не дошло. Получил я только письмо палеолитчицы Маши Александровой, когда-то работавшей на нашей кафедре в Ленинграде.

У нас в Ин-те появилась и мгновенно разошлась Ваша книга «Феномен сов. археол.». Едва я узнала, бросилась покупать – увы, не досталось. (А Вы говорите «пишу, как в пустоту»!) Хорошо купил Хизри – он прочитал, теперь читаю я (и все, кто ее расхватал). Читаю, признаться с большим удовольствием. При случае расскажу Вам о реакции прочитавших. Тем, кто ее «не застал», я ее усиленно рекламирую. Мне, не скрою, особенно приятно было обнаружить, что в ней мысли, весьма созвучные моим <...> теперь сошлюсь на Вас, обретая в Вас опору, а это необходимо, ибо многие мои коллеги, увы, не понимают, зачем нужна археол. теория, методология и т. д. <...>

И ещё относительно «невнимания» к вам со стороны коллег. Недавно на заседании Отдела теории и метод. был доклад (а точнее, 2 доклада – в 2 дня, кажется) Ю. Н. Захарука, едва ли не посвященный Вашей особе (хотя что-то там было о Генинге). К сожалению, я узнала об этом post factum и даже высказала претензии Гуляеву. Но тот обрушился на Захарука (который, кажется, Вас критиковал) – и это было весьма забавно [Забавность ситуации для Александровой в том, что Захарук был против Клейна, как и Гуляев, а выступил Гуляев с разгромом Захарука]. Кого я ни спрашивала, говорили, что доклады Захар. были слабые, но, во всяком случае, в интересе к вашей персоне ему (да и другим) не откажешь.

Руководители «Российской археологии» захотели получить разгромную рецензию на мою книгу. Недовольство Формозова можно было использовать, но Формозов критиковал меня совсем не с той стороны, с которой им хотелось, да и в целом со многим в моей книге соглашался. Пришлось поместить Формозова таким, каков он есть, но добавить редакционную статью от себя. Формозов был несколько смущен тем, что его статья появилась в одной обойме с негативной оценкой книги Гуляевым и Беляевым в «Российской Археологии» и писал мне об этом, отмежевываясь от них. Я приготовил ответ Формозову, который, конечно, «Российская Археология» печатать отказалась. Написал об этом самому Формозову.

спасибо за письмо от 19.Х. Ничего особенно нового для меня твои известия не содержат. Статью твою напечатанной я видел. Мне кажется, что заметка Гуляева-Беляева в том же номере написана была как ответ на мою книгу в компенсацию недостаточной твердости Формозова. Вся ради одной фразы о ”неудавшейся книжке Клейна”.

По моим впечатлениям, всё это здесь особого внимания и разговоров не вызвало. Я полагаю, что это не результат особой деликатности моего окружения, то есть дело не в том, что эти разговоры меня обходят. Люди здесь знают, что я к таким ситуациям не очень чувствителен, так что если бы была сколько-нибудь заметная реакция, от меня бы ее не скрывали, да и обеспокоенные друзья сообщили бы. Дело здесь и не в невнимании к твоему мнению. Просто РА перестали воспринимать как ЦО. Раньше это было что-то спускающееся сверху, с небес, а теперь нет верха. Кружок людей вокруг РА не заметил этих изменений, отсюда и болезненность реакций Захарука. Напечатали, не напечатали...

Будет ли меня печатать Гуляев или нет, мне безразлично. Сейчас возможностей куда больше, чем раньше, а вес РА куда меньше. Статью о марксизме взамен своей рецензии на МакГуайра я действительно отказался делать. Всё сказано в других моих работах, да и в той же рецензии, от которой они отказались. А стараться – переписывать, да еще чтобы Гуляев потом судил-рядил, стоит ли меня печатать, всё ли я сделал, как ему надо, – не много ли чести?

Захарука жалко. В отличие от Генинга в его статьях были какие-то живые мысли. Образованности ему не хватало, наивно у него всё, косноязычно, но хоть читать можно. А теоретизирование Генинга – сплошная макулатура.

Еще в 1973 г. серия «Илек» из английского университетского издательства Лестер Пресс обратилась ко мне с предложением написать книгу «Теоретическая археология», составленную из моих статей. Это был бы своего рода ответ на сборники Бинфорда 1968 и 1972 годов. К этому времени на английском вышло только несколько моих статей, в основном полемика с западными археологами, в том числе мой доклад на Шеффилдском симпозиуме «Марксизм, системный подход и археология». Но мои английские коллеги понимали, что на русском у меня накопилось уже значительно больше статей по теоретическим проблемам. Завязалась оживленная переписка с издательством и археологическим редактором серии, которым был известный археолог Винсент Мего (Vincent Megaw). Обсуждался возможный состав книги, ее характер. Издательство высказало пожелания, чтобы книга была не сугубо научной, но и не популярной, а ближе всего к учебнику. Переписка затянулась на несколько лет. К 1976 г. выяснилось основное препятствие: поскольку это не статья, а книга, то требовалось не просто прохождение через цензуру, а заключение договора через Всесоюзное Агентство по Авторским Правам – ВААП. В ленинградском филиале этого агентства меня охотно слушали, обещали похлопотать через Москву и прочие инстанции (их не называли), но ничего не делали. То ли от меня ждали взятки, то ли имели инструкцию от КГБ «не пущать», то ли сказался мой статус - ожидать от агентства каких-то действий ради книги ассистента было вообще смешно, там не шевелили ни пальцем. Англичане устали ждать и прекратили переписку по этому вопросу. Винсент Мего лишь выразил свое восхищение моей «Панорамой» в 1977 г.

Идея книги, однако, запала в мою голову. Реализация стала в принципе возможной в 90-е годы. В 1990 г. обсуждалась такая возможность с немцами, но из этого ничего не вышло. В бытность мою в Кембридже в 1993 г. я говорил об этом с ведающей отделом археологии в издательстве Кембриджского университета Джессикой Капер (Купер). Однако она ответила, что обстановка в издательстве для таких книг сложилась неблагоприятная. Между тем, я стал подбирать свои статьи, группировать их по темам некой общей схемы, даже выявлять пустующие места и старался разработать соответствующие вопросы. Это стало отражаться в моих лекционных курсах, с которыми я ездил по европейским странам. Если в начале 90-х в Западном Берлине, Англии и скандинавских странах я читал лишь отдельные лекции и доклады по теоретическим проблемам, то в 1994 г. в Венском университете я уже читал целый курс лекций «Теоретическая археология» (на немецком), а в 1998 г. повторил его в Дании в Копенгагенском университете и в Финляндии – в Турку, в 1999 г. – в Словении в Любляне (все три - на английском).

Результатом и было появление моих книг «Метаархеология» (Klejn 2001) на английском и «Введение в теоретическую археологию» (Клейн 2004) на русском.

Из предисловия к книге «Введение в теоретическую археологию» (2004):

Эта книга возникла из моего курса лекций, который я читал на английском языке в Копенгагенском университете в 1993 и 1998 гг., в университете Турку в 1998 г. и в Люблянском университете в 1999 г. Я читал этот курс в его первоначальном варианте на русском языке в Ленинградском (ныне Санкт-Петербургском) Университете в 70-х гг., потом (ближе к его нынешнему виду) на немецком в Венском университете в 1994 г. Некоторые лекции из этого курса были читаны также в Германии (Свободный университет Западного Берлина), Англии, Норвегии и Швеции во время моего пребывания там в качестве приглашенного профессора в начале 90-х.

Разумеется, курс разрастался и претерпевал изменения. Смены языка способствовали осознанию различий в основах терминологии, за которыми стоят различия понятийных систем. Много стимулирующих идей родилось в ходе дискуссий со студентами, и я должен признать, что мои венские и копенгагенские студенты были самыми активными. Я благодарен также моим финским студентам за их добрую волю и терпение. По окончании курса они выполняли письменные работы, инспирированные моими лекциями, и посылали их мне в Петербург; некоторые из этих работ оказались очень интересными.

В Копенгагене мой друг профессор Клаус Рандсборг присутствовал на всех моих лекциях, которые он имел время посещать, живо обсуждал со мной на лекциях и по их окончании поднятые в них проблемы, что было для меня весьма ценно, и любезно предложил опубликовать весь курс в виде учебника как специальный выпуск журнала «Acta archaeologica», выходящего под его редакцией. Коль скоро курс был подготовлен для печати на английском и обрел пригодный к публикации вид, это побудило меня предпринять и русское издание.

Кроме того, я готовил вместе с несколькими молодыми археологами библиографический справочник по российской теоретической археологии. В числе моих задач в этом предприятии было составление вводных статей к каждому разделу. Справочник еще не завершен, а тексты вводных статей я также использовал здесь.

Лекции в Копенгагене протекали особенно живо. Зав. кафедрой и редактор «Акта Археологика» Рандсборг, огромный и массивный, с черной округлой бородкой, увлеченно спорил, но как-то сказал: «Ваш курс оказался совсем не таким, какого я ожидал и боялся. Обычно теоретические курсы очень смахивают на интеллигентную болтовню обо всем и ни о чем. А у вас всё очень солидно разработано, серьёзно продумано, это не легковесные идеи. За каждым положением стоит аргументация, и видишь, какое это имеет значение для практики. Это нужно печатать. Я готов предоставить весь номер журнала».

Один из его студентов Сёрен Синдбэк проявил особенный интерес к теории. Ему очень нравились мои схемы, и относительно одной (кругового изображения понятия «теория» в парных оппозициях) он спрашивал: неужели Вы это сами придумали? Когда решено было издавать книгу на английском языке, встал вопрос о редактировании. Общее редактирование взял на себя Рандсборг, но как быть с погрешностями языка? Ведь я – не носитель английского, для англичанина в моем языке могут быть неловкости, несообразности. Когда я преподавал в Вене на немецком и студентов решили снабдить записями моих лекций, а перед этим исправить и очистить мой язык, мои венские студенты запротестовали против этого намерения кафедры. Не то, чтобы мой немецкий был так уж хорош, но они сказали: мы хотим слышать живую речь нашего лектора, со всеми погрешностями, потому что это очень мило и так мы лучше запоминаем. Но читателю нельзя давать такую «милую» речь!

Отвечать за мой английский взялся другой мой копенгагенский студент, Ян Симпсон, англичанин, учившийся в Копенгагене, потому что там дешевле. Сёрен и Ян сидели со мной над рукописью в Копенгагене, потом списывались по электронной почте, а потом приехали ко мне в Петербург, и пару недель мы сидели над текстами у моего компьютера. Если в моем английском и есть своеобразие, то это, должно быть, специфика речи современных студентов.

«Метаархеология» – это наиболее значительный из моих теоретических трудов, обобщающий. «Введение в теоретическую археологию» является его русским расширенным изданием. Я рассматриваю то и другое как первый том, а должны быть еще два: Эндоархеология и Параархеология. Я ввел эти два термина в параллель к метаархеологии. Если метаархеология предметом исследования имеет саму науку археологию, то эндоархеология – археологический материал, а параархеология – те проблемы смежных наук, которые очень важны для археологии (понятия этнос, исторический процесс и т. п.). Эти тома мне уже не успеть написать, их придется осваивать другим. У меня, правда, есть заготовки и для этих томов: для эндоархеологии – моя «Археологическая типология», статьи об археологических критериях распознавания миграции и подготавливаемая книга о периодизации и хронологии, для параархеологии – размышления об этносе.

В мире очень немного введений в теоретическую археологию. Есть «Теоретическая археология» Ж.-К. Гардена, сводящая теорию археологии к формальной логике, но не дающая критериев продуктивности. Есть «Археологическая теория» Мэтью Джонсона, избегающая четких дефиниций. Есть «Археологическая теория и научная практика» Эндрю Джонса. Мое введение от всех них отличается. Моя цель – не провести и доказать то или иное модное или традиционное поветрие – марксизм, процессуализм, постпроцессуализм, процессуализм-плюс, а, исходя из основных функций теории в археологии, разработать инструментарий для реализации этих функций: принципы, правила, понятия, терминологию, вариабельность, рубежи, критерии.

Ныне в мире наблюдается спад интереса к теории. На мой взгляд, в этом повинны постмодернисты, которые увели теорию в заоблачные выси релятивистских рассуждений и лишили ее надежды на объективное исследование. Чтобы вернуть вкус к теории у молодежи, я построил свое введение как учебник и снабдил каждую главу не только литературой, но и вопросами для продумывания. Именно для продумывания, а не для повторения. Эти вопросы должны звать к дальнейшему размышлению, к творческим сомнениям, к возражениям и к новым идеям.

- Согласны ли Вы с мнением, что все теории в археологии современны – старые и новые? Почему согласны или почему не согласны?

- В скрытом споре девизов Бинфорда («археология как антропология») и Триггера («археология как история») какие аргументы «за» и «против» могла бы предъявить каждая сторона?

- Можете ли Вы привести дополнительные аргументы за то или против того, чтобы распространить компетенцию археологии на современные вещественные источники?

- Возможна ли аксиоматизация археологии или это утопия?

- Если есть отрыв теории от практики в археологии, то в чем его причина и как его преодолеть?

- Чем теория отличается от обобщения фактов?

- Какие характеристики естественнонаучных теорий переносимы на археологию, какие – нет?

- В теоретической работе банальность – явный порок. Каковы пути преодоления банальности?

Приведу еще несколько отрывков из этой книги.

Из книги «Введение в теоретическую археологию» (2004):

Когда несколько лет назад мой коллега Кнут Хельског приехал из Норвегии копать поселения в Северной России и мы пили чай у меня на кухне, я спросил, что привлекает его именно в этих памятниках. Он ответил: «Ну, прежде всего, я люблю сами раскопки всё новых памятников, люблю жить в палатках и целый месяц есть одну гречу (слово "греча" он произнес по-русски). Затем, - продолжал он, - я ищу аналогии моим местонахождениям в Норвегии». Разговор шел по-английски, но мы явно говорили на разных языках. Памятники привлекают меня главным образом как ключ к каким-то проблемам.

Меня в археологии занимают ее тайны, но особенно привлекает именно теория. Считается, что теория должна обслуживать практику и что именно проблемы, возникающие в практических исследованиях, дают стимул к теоретическим размышлениям. И я тоже отдал дань этой трактовке, когда расписывал в предисловии к своей «Археологической типологии» (1991: 10 – 13), какие именно практические проблемы побудили меня обратиться к археологической теории. Но там же я отметил, что многих ведь те же трудности не приводят к теории. Видимо, демон-искуситель теории сидел во мне всегда.

Да, практика образует фундамент для теории, но радикально прирастает наше знание именно теорией. Научные революции происходят в ней. Нет науки без теории. В археологии эту истину игнорировали дольше, чем в других науках, не вполне освоили и сейчас.

Нужны ли такие специалисты? Оправдано ли выделение такой специализации в археологии? Я знаю по собственному опыту, что для работы с теорией надо изучить много не-археологических тем, которые вовсе не нужны археологу-практику, да и в самой археологии такого оказывается много, и надо всё это знать. Конечно, можно соединять это с практическими исследованиями, в какой-то мере это даже необходимо (иначе твоя теория рискует оказаться беспочвенной и беспредметной), но мало кто способен преуспеть в обеих отраслях.

…с середины 70-х сформировалась теоретическая археология как особая отрасль науки – ежегодно стали публиковаться теоретические сборники, возникли специально-теоретические журналы по археологии, статьи потекли сплошным потоком.

Одна из первых дефиниций теоретической археологии была дана в моей «Панораме теоретической археологии» (Klejn 1977…).

Интервью кембриджскому журналу «Аркеолоджикал Дайалогз» (В. Иммонен) 2003:

ЛК. <...> Когда в новой России была разрешена культурная антропология (в советское время запрещенная, как и ряд других наук: социология, сексология, кибернетика, генетика), стал чувствоваться недостаток опытных кадров для чтения этой новой дисциплины. Поскольку я участвовал в работе «Каррент Антрополоджи» и был начитан в этой дисциплине и поскольку теоретическая археология и фольклористика близки культурной антропологии, меня пригласили читать курс по этой дисциплине в С.-Петербургском Университете и в Европейском Университете в Петербурге. Потом я был приглашен в ряд иностранных университетов (Любляну, Кишинев, Сиэтл), чтобы представить российский взгляд на проблемы.

Несмотря на все успехи, я всё еще официально оставался «никем» в науке – у меня не было ни степени, ни звания, ни должности. Надеяться на восстановление через юридические и официально-административные инстанции было безнадежно: во-первых, там была огромнейшая очередь освобожденных (и, главное, еще не освобожденных), жаждущих реабилитации – до меня очередь могла дойти только через много лет, а во-вторых, все прежние работники юридической системы и системы высшего образования остались на своих местах или получили повышение (а где же и взять новых?), так что признавать нарушившими законы они должны были бы сами себя. Опыт показал, что надежды на это нет никакой. Только Константин Азадовский добился разоблачения фальсификации – и то потому, что сумел заручиться участием бывшего генерала милиции.

Но теперь я уже имел в своем списке несколько солидных книг, а в научной среде – массовую поддержку. Я решил защитить диссертацию заново, но добиваться кандидатской степени было не по возрасту и рангу, не попытаться ли сразу докторскую? Это было крайне трудно провести, но в принципе возможно. Защищать решил в ИИМКе, в Академии наук. Для защиты я выбрал свою монографию «Археологическая типология», пришлось еще написать одноименный автореферат. Моими оппонентами были мой бывший студент Геннадий Григорьев, мой ученик Марк Щукин и приехавшая из Москвы Вера Борисовна Ковалевская, мой друг. Все трое – доктора наук, как и положено на докторской защите. Несмотря на отсутствие кандидатской степени (она же была отменена), ученый совет ИИМКа принял диссертацию к защите без колебаний, и в ноябре 1993 г. единогласно вынес решение о присвоении докторской степени, а та же ВАК, которая только что отказывалась возвратить мне кандидатскую степень, 18 марта 1994 г. беспрекословно утвердила мою докторскую.

После того, как я «проехался» с лекционными курсами и докладами по всем основным университетам Европы, в отечестве меня стали воспринимать как вроде бы иностранного профессора, а на иностранцев у нас особый спрос. Стал я нужен и в родном Университете. Но не на кафедре археологии и вообще не на историческом факультете. На историческом факультете падение советской власти восприняли как катастрофу, а полученную от демократической власти автономию университетов использовали для превращения исторического факультета в цитадель коммунистической идеологии и ультрапатриотизма. Я там был неуместен. Поскольку и зав. кафедрой А. Д. Столяр не жаждал меня видеть на кафедре, на факультет мне была дорога закрыта.

Но свежим ветром повеяло с философского факультета. Там деканом стал сравнительно молодой специалист по методологии науки Юрий Никифорович Солонин, сверстник и приятель Глеба Лебедева. Высокий, тощий, белобрысый, он быстро и деликатно очистил факультет от старых догматиков и сумел приблизить преподавание к жизненной практике. Он издавна интересовался моими работами по методологии науки и считал, что мое присутствие украсит факультет. Поскольку и ректор Вербицкая относилась ко мне с уважением, а заведующий кафедрой философской антропологии Борис Васильевич Марков был культурным человеком, и у нас были общие приятели, мое зачисление на кафедру прошло без сучка, без задоринки. Так, 15 августа 1994 г., через 12 лет после моего увольнения из Университета, я стал профессором философской антропологии того же Университета, только теперь уже не Ленинградского, а Санкт-Петербургского. А в октябре был избран по конкурсу на эту должность. Еще через два года, в апреле 1996 г., ВАК присвоила мне и звание профессора.

С самого начала мы договорились, что я буду заниматься на кафедре не философской антропологией, поскольку это не моя специальность и у кафедры хватает философских кадров для нее, а культурной антропологией. Расстояние от археологии до культурной антропологии невелико, а в моем случае и преодолено задолго до прихода на кафедру: сначала активным участием в работе «Каррент Антрополоджи», а затем разработкой двух антропологических тем – изучением уголовного мира и мира сексуальных меньшинств (то и другое - антропология девиантного поведения). Но превратить свои знания в систематические курсы было не просто. Потребовалась значительная, очень интенсивная работа. За короткое время я подготовил два лекционных курса: «Введение в культурную антропологию», с достаточным количеством новаций, чтобы сделать этот курс интересным, и «Историю антропологических учений» – этой темой я я практически занимался и работая над историей археологии.

Мне было интересно читать эти курсы, но, признаться, студенческая аудитория меня не вполне устраивала, и порою мне было легче читать вечерникам, не очень искушенным в философствовании, чем дневным студентам, вполне философского склада. У меня зарождалось впечатление, что в философы идут те не очень деловые и не очень работящие юноши, которые не имеют тяги к открытиям и разгадке тайн природы и общества, а склонны к интеллигентной болтовне и пустой игре терминами, к жонглированию нарочито усложненными словесными конструкциями. Они соревновались в искусстве такого умствования – кто загнет заковыристее и туманнее. Чем туманнее, тем больше возможностей видеть в речениях глубинный смысл (для всякого на свой лад). Девушек же, поступивших на факультет, влечет общество таких юношей и реноме интеллектуальной дивы. Упражняться в этих занятиях я не любил и не хотел. Мне было тягостно разговаривать с коллегами на этом языке, потому что для меня философские течения имеют очень конкретный смысл, преобразуясь в научную практику тех наук, которыми я занимаюсь. В общем, я был, конечно, чужим человеком на факультете.

давно не писал тебе: очень завален работой. Философский мне остается чуждым: темы кажутся пустыми, дискуссии – болтовней, студенты – снобами и лодырями. Но истфаку я тоже понадобился. В прошлом году Фроянов передавал через Фролова: ”Пусть придет и попросит”. Я просил Фролова очень точно передать мой ответ: ”Не приду и не попрошу”. Недавно Фроянов неожиданно заявил Столяру: никаких почасовых! Если нужен Клейн, зачисляйте его в штат. Теперь я буду полставки отчитывать на философском, полставки на истфаке. Уйти с философского неудобно: они взяли меня первыми. Кроме того, с будущего года начинаю читать и в Европейском университете. А лекции-то наполовину новые, наполовину обновлять нужно. Прошло ведь пятнадцать лет.

Руковожу двумя командами. Одна делает библиографию теоретической археологии, другая работает над археологическими словарями – русско-английским и русско-немецким. Три книги готовлю для Австрии: ”Типологию” (уже переведена), введение в теоретическую археологию и издание Садового кургана. Шаров всё еще возится с изданием ”Источников” (денежные затруднения). ”Анатомия Илиады” в компьютере, но кто будет финансировать издание, неясно. Возможно, фонд Спасения (Марголис-младший). Раев обещал издать в Краснодаре ”Принципы археологии”, но раевскими обещаниями вымощена та самая дорога. Володя Кулик переводит ”Феномен” на немецкий, одна старушка – на английский. Перевод на английский оплачивают англичане, на немецкий обещает добыть деньги Лебедев.

Жизненный уровень мой поднялся значительно: пенсия + зарплата + иностранные заработки, но, странное дело, к концу месяца денег нет. Правда, питаемся неплохо, квартиру обставили получше, отремонтировали. Купил стиральную машину-автомат, плоскую, как стеллаж. Также кухонный комбайн и музыкальный центр. Сибирским котом обзавелся, очень красивым. Обновил компьютер. Теперь у меня 486 с 500 МБ и оперативной памятью 8. Купил сканер, но придется продать: практически не использую.

Следующая поездка в будущем году в Вену на два месяца вместе с секретарем Володей. Петя Шувалов пробыл в Германии полгода, недавно приезжал, бойко говорит по-немецки с хорошим акцентом. Многие из молодежи живут по году – полгода в Штатах или Англии. Даже Эд съездил пару раз. Один ты прозябаешь в Вятке…

Лето я собираюсь быть в городе. Буду делать книги. Не стоит ли тебе взять командировку в Питер?

В конце своего правления А. Д. Столяр решил привлечь и меня к чтению лекций на кафедре археологии. Методические курсы так ведь никто и не освоил за 13 лет моего отсутствия. Договорились, что я буду читать курсы методов кабинетных исследований, возможно также полевых и историю мировой археологии, а также спецкурсы, прежд<

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: