Из писем Дамира мне в Америку

<...> как бы я хотел быть с Вами и помогать Вам! Удачи, Ваш Дамир.

я радуюсь до умопомрачения каждый раз, когда получаю от Вас письмо.

Я по-прежнему много работаю, наверное, больше, чем при Вас. Держу режим, и встаю в 7–8–9. Двигаю будущую экспозицию. В институте порядок. Хожу практически на все лекции. Недавно взял заказ на пальто, получу 1500 р.

Настроение довольно хорошее, только скучно без Вас.

…По-прежнему много работаю и не даю себе передышек типа погулять и все такое. <...>

<...> У меня вот уже три дня жуткое настроение и многое валится из рук. Почти все свое зло вымещаю на бедном от этого Андрее [приятель Дамира по Академии, которого он с моего ведома подселил]. Он терпит, потому что слишком добрый. Также он делает успехи – много работает. Мы с ним увидимся, поругаемся, а потом я звоню ему и извиняюсь. Как я ни стараюсь, а вести себя как подобает не получается. Может, плохо стараюсь? И много нервничаю. <...>

Что-то Вы совсем плохо настроены на дальнейшее проживание в этой … стране. Очень плохо, что Вы совсем скудно питаетесь. Так нельзя. Я понимаю всю ситуацию, хотя и не так, как Вы, но все же. Разве Вы не учили меня практически всему, что у меня сейчас есть, и чем я сейчас пользуюсь. Я не могу иначе. Я должен питаться вовремя, я должен заниматься, читать книги, гулять перед сном, много-много работать и думать исключительно о работе. И наряду с этим я все же не могу не думать о Вас. Так хочется Вам помочь, но увы! И как же быть дальше?

Вы, конечно, привезете достаточно денег, но и потратите здоровье. <...> Володя [Кулик] волнуется не меньше. Постоянно твердит, что Вам нужно вернуться. При каждом появлении спрашивает о Вас. Но настаивать он не может.

Для меня Ваши хорошие новости вдвойне хорошие. Знаете, когда пугаешься или радуешься, или просто что-то неожиданное происходит, то сквозь тело (как бы) проходит электрический разряд. Вот то же самое произошло и со мной, когда я читал Ваше письмо. Я думаю, если лейкоплакию можно вылечить там, то, может быть, и вылечить. Другое дело, если лечение, как здесь в России, не шибко поможет. Но, все-таки?

Всего, всего, удачи и здоровья. Ваш Дамир с Вами.

Сегодня сдал пальто. Заказчице очень понравилось. Стоит для меня 1500 руб. чистыми. Могу прожить теперь некоторое время и наконец-то заняться портретами. Целую неделю я занимался этим пальто и вот!

В остальном все в порядке. Я бы хотел Вам позвонить. Дело в том, что в Америку можно звонить за 6 р. 80 к./мин. А в выходные еще дешевле – как в Й-Олу. Андрей меня научил по специальной карте, тогда как без карты это стоит порядка 100 р./мин. Я просто хотел бы услышать Ваш голос.

Да, наверное рановато думать о Вашем порядке с давлением, но ведь все-таки немного лучше предыдущих случаев. Мне Вас не достает. Хорошо, что Томас [кот] со мной. Он как-то о Вас напоминает.

Я работаю, правда сегодня что-то меньше обычного работал. Когда я мало работаю (не весь день), то мне как-то становится не по себе, и продолжается это чувство еще несколько дней – сегодня, например. Но у меня есть один хороший Ваш совет, который Вы мне подарили: вдохновение должно приходить не когда угодно, а когда оно требуется. Требуется же оно раз 150 в день. И как только я сажусь за работу, то оно тут же приходит. Здорово, да? <...>

Пока так ни с кем и не переспал, так жалко времени, что лучше быть год в воздержании, чем оторвать 2 часа от работы.

Когда Вы не пишете мне день или два, то я начинаю думать о том, что Вас положили в больницу или что-нибудь в этом роде. Давление Ваше – это, пожалуй, самое ужасное. Ведь с лейкоплакией можно жить, а давление – неожиданная штука. Что же делать с этим?

Лев Самойлович привет. Все это выглядит просто ужасно.

Да, с такими сложностями действительно очень трудно и вообще невозможно жить. Как я не хочу, чтобы с Вами что-нибудь стряслось!, в противном случае это будет полная катастрофа.

Ваши племянники – полные засранцы, ведь Вы же им родственник! [ Племянники вначале очень настойчиво приглашали меня заехать к ним, но испугавшись, что я болен и что еду в Америку лечиться, по настоянию своей матери отменили приглашение. И напрасно боялись: я-то ехал деньги зарабатывать. ] И вообще, как-то неуютно мне все время, пока Вы в Америке. Но ничего не поделаешь, Вы ведь решили (твердо) остаться. С каждым Вашим письмом я склоняюсь к Вашему возвращению. Если так, то будете работать дома, а я поухаживаю за Вами.

Может быть в этом случае больше успеха и больше здоровья, хотя и денег меньше. Да и я уже не тот глупый и подлый Дамир. Уверен, что Вам удалось меня вытащить из того дерьма (спасибо).

Мне тоже без Вас сложно, я не имею в виду деньги, просто привязался к Вам так, что никак не отвязаться; больше всего я не хочу этого отвязывания. Знаете, мне за Вас так страшно, что состояние таково, что хочется заплакать.

Вы действительно собираетесь вернуться, или эта идея пришла к Вам из-за нервозности и всего такого? Если да, то я несказанно рад (будем встречать Н[овый] Г[од] вместе). Я ведь Вам на возвращение почти в каждом письме намекаю, прямо сказать не могу, поскольку знаю, для чего все это нужно. После того, как Вы написали мне, что сократили себе срок пребывания, я подумал: можно Вас уже скоро ждать. И вот, утром получаю подтверждение. Я-то Вас очень и очень жду. Но не будете ли Вы себя бранить после того, как вернетесь – по приезде?

Только что проводил Андрея в Финляндию, вернулся и собираюсь спать. Он надеется таким образом заработать денег. У него все так же, как и прежде. У меня же есть некоторые изменения, но не значительные. Деньги закончились совсем. Два дня сидел на лепешках из муки с отрубями. И вот благо, позвонил Андрея приятель и заказал мне брюки, получу 500 руб. Мне кажется, что начинается очень тяжелое время для меня, по крайней мере месяц сессии до каникул. Огромные экзамены, длительное время за подготовкой к обходам, тем более, что их два. Время свое я и так планирую, но все-таки все это очень и очень сложно. Голову, тем не менее, не теряю, а веду дела потихоньку. Без лишней нервозности, как прежде; и вообще я в принципе стал гораздо спокойнее. Ваше отсутствие идет мне только на пользу.

Продолжаю заниматься самообразованием и всем, с чем это может быть связано. Скоро порвутся Ваши ботинки, и мои любимые и единственные джинсы. Нужно будет что-то придумывать. Саша с Пашей объявились. Придется и плюс ко всему заниматься и их костюмом, что очень и очень сложно. Да, еще ведь идет у нас с Андреем проект биллиарда! Работает над ним Андрей, но как-то не охотно. При всем желании я не смогу уделять много времени этому и поэтому перевалил практически все на него. Но ему, я полагаю, будет полезно. Ведь он закончил учебу и занимается черт знает чем. Может это и хорошо?, но свободного времени у него 90% к моим 10%.

Знаю, что Вам не так уж и интересно о нем, но он единственный человек, с которым я плотно и вообще общаюсь. День мой: утром в Институт, вечером домой.

Звонят иногда девицы и спрашивают о моих делах. Я не рассказываю, а спрашиваю о том, с кем я разговариваю (просто забыл уже всех своих знакомых). Больше эти же голоса не звонят. Не очень-то и хотелось. Наверно, я без Вас совсем одичал!?

горячо тебя поздравляю с огромным успехом. Ты сейчас даже оценить не можешь его значение. Это выход на большую сцену. Это прорыв. Он не сразу скажется, но скажется непременно. И надо будет не упустить эти возможности. Рад, что вам с Андреем подвернулась хорошая работа. Работать, конечно, будешь ты, Андрей же не может. На его помощь и не рассчитывай. Но он может доставать работу, что он и сделал.

Богдану привет! Рад, что ему всё нравится, разочароваться успеет. Как обстоят дела с планированием твоего визита в Словению?

Я уже переселился в новую комнату, при переселении нашлись и перчатки. Комната отличная, впервые за всё время делаю душ по утрам, причем душ даже лучше нашего. Приятные соседи, их всего двое. Накупил продуктов, буду готовить обеды сам. Давление упало ниже нормы (правда, это с таблетками). Сегодня пошел на работу в шубе.

Приехав из Америки и привезя деньги, я проставил на своей сберегательной книжке двойное управление ею (чтобы Дамир мог брать деньги с нее без всяких доверенностей). Это было тем более уместно, что диагноз рака подтвердился, мне пришлось лечь на тяжелую операцию, Дамир каждый день прибегал с домашней пищей для меня, обнимал меня. Я просил его не приближаться, ведь я грязный и вонючий. Он отвечал: «Неправда, вы всегда благоуханный!» До окончания срока он забрал меня под расписку. Вместе с другим моим другом, Толиком Нестеренко, тоже когда-то жившим у меня, они унесли меня на руках (я был неимоверно легким), и дома меня Дамир выходил.

За то время, пока я был в Америке, Дамир поднажал на графику. Когда я смог всё это рассматривать, он показал мне свои рисунки. Я не сразу оценил их по достоинству. Сразу же мне понравилось их изящество, смелость линий, безусловная оригинальность стиля. Но мне не хватало в них смысла, содержательности. Это были в основном тела, одетые и обнаженные, большей частью полуобнаженные. Рисунки очень сексуальные, причем как нормальные по направленности, так и с разнообразными отклонениями: с явно лесбийскими мотивами, с гомосексуальными. Хотя сам Дамир вполне гетеросексуален, происхождение этих мотивов можно было понять: многие приятели его (по клубам, в которых он устраивал выставки, по модельно-костюмному миру) были геями; в моих книгах также обсуждались эти темы. Через одного знакомого он послал именно рисунки на геевские темы во Францию и там в 2001 г. они были опубликованы в ежегоднике эротического искусства «Триангюльер» – целый раздел носил имя «Дамир».

Постепенно я, обсуждая с Дамиром возможности придания его графике содержательности, стал думать над уже готовыми рисунками. Вместе с Дамиром мы нашли удачные названия для рисунков, с которыми они заиграли и получили содержательность, раскрылись: «Парный портрет» – для весьма сексуальных фигур без голов; «Жена ближнего»; «Мальчек Перовински» (русский возлюбленный Уайльда), «Марианна», «Лирика Сафо» и др. Зная, что в Библиотеке Академии наук часто проходят выставки не только книг, но и произведений художников, я договорился с администрацией о персональной выставке Дамира (поскольку я прежде работал в БАНе и с тех пор являюсь уже полвека читателем, а Дамир – член моего семейства). Выставка оказалась очень эффектной и продолжалась месяц. После этого, знаменитый искусствовед М. С. Каган (ему под 90) пришел к нам домой специально посмотреть рисунки Дамира. Посмотрев, сказал: «Это не мое искусство, но сделано мастерски», и потом не раз звонил, интересовался дальнейшей судьбой рисунков и художника.

Двое ученых из Иркутска – завкафедрой истории искусства одного из вузов Есипов и психолог Лидин написали большую статью о графике Дамира в основной питерский журнал по искусству «Новый мир искусства» (2003 г.). На выставке и в журнале он фигурировал уже под двойной фамилией. Дело в том, что, с согласия родителей, он принял мою фамилию, добавив ее к своей. Получилась двойная фамилия, единственная в мире: Гибадуллиных много, Клейнов тоже немало, но Гибадуллин-Клейн – один. Подождав окончания Академии, заменил паспорт и все документы.

Окончание было скандальным. Дипломную работу Дамир готовил серьезно и очень много работал. Он изобрел интересные ткани: вместо нитей там была тесьма. В нашей квартире соорудил огромный станок и месяцами плел на нем ткани – черные, красные, золотистые. Из этих тканей получались элегантные женские одежды. Девушки-модели, на которых одежды примерялись, готовы были немедленно их выкупить, чуть ли не за любую цену. Кроме того, Дамир изготовил собственными руками несколько пар элегантных туфель, с применением той же ткани. На преддипломном показе всё это страшно не понравилось ректору. Всё это было для него, во-первых, слишком эффектным в коммерческом плане – тем, что публика с руками оторвет. Но разве в этом задача модельера из Академии! Нужны новые художественные идеи, а не потакание публике. Во-вторых, изобретения Дамира были в основном в области материалов и свежесть его костюмов зависела от эксплуатации новых типов ткани. Но мы же не текстильный институт, а Академия! – возмущался ректор. «Это дрянь, дрянь!» – говорил он, отшвыривая дамировы туфли. Планируемый диплом не был допущен к защите.

Нужно было срочно переделывать дипломную работу в корне. Дамир сказал: ладно, от меня хотят авангарда, как то, что делал на первом курсе… Будет вам авангард. Была подготовлена авральным методом новая дипломная работа. Тема была «Тень», по Андерсену, по повести Шамиссо и драме Шварца. Притча о человеке (имя его Петер Шлемиль), тень которого отделилась и зажила самостоятельной жизнью, а потом установила господство над своим бывшим хозяином. Тема и план разработки понравились. Дамир был допущен к защите. Показ был необычным, и заранее слухи о необычности распространились. В день защиты на подиум одна за другой выходили пять почти голых девушек, на которых из черного дерматина и бумаги с клеем ПВА были сооружены последовательные стадии отделения тени от тела. Она постепенно превращалась в новый тип купального костюма - из одного изгибающегося куска дерматина с несколькими отверстиями (для ног, талии и шеи). Напряжение в зале было столь плотным и волнение столь велико, что одна из моделей стала падать в обморок, ее подхватили.

Ученый совет раскололся. Половина говорила, что это идейный прорыв и надо ставить пять с похвалой, вторая половина настаивала на двойке, поскольку это не одежда. Вынесение оценки отложили и собрались на отдельное заседание, с вызовом экспертов. После долгих ожесточенных споров порешили дело компромиссом: поставили Дамиру четверку, но с рекомендацией в аспирантуру. Эту защиту надолго запомнят в Академии.

Дамир также готовит лекцию на тему «Как выбирать костюм». Кроит и шьет он сейчас уже очень классно, костюм у него стоит несколько сот долларов (только за работу), брюки - 150. Отличие от покупных костюмов заметно сразу. Покупные тяжелые, в них все проклеено. У Дамира прошито. Его костюм можно взять в руку, смять, а он тотчас опять расправится в элегантную форму. Правда, работа над таким костюмом очень большая, не менее месяца. Клиенты сравнивали с очень дорогим костюмом от Версаче - у Дамира лучше. Шьют у него бизнесмены, артисты. Сейчас он изучает фрак, хочет попробовать шить. При всем том на нем еще занятия в Академии и наше хозяйство. Успевает как-то.

[В начале письма сообщаю о своем докладе на конференции Европейской ассоциации Археологии в Петербурге].

Дамир сшил мне отличный новый смокинговый костюм, так что европейцы говорили, что я выглядел smart. Англичан особенно поразило, что бабочка у меня была не строго черная, а темно-малиновая. Во всяком случае, думаю, благодаря этому, меня не только провожали, но и встречали бурными аплодисментами.

[Дамир тоже присутствовал на конференции. При этом произошел эпизод, напомнивший мне мою давнюю неловкость на приеме у Беренсов. Когда я представил Дамира новоизбранному Президенту датчанину Кристиану Кристиансену, моему старому приятелю, Дамир, улыбаясь на все 32 зуба, протянул ему руку первым. Кристиан замешкался на полсекунды, но этого было достаточно, чтобы Дамир почувствовал какой-то прокол. Он тотчас справился у меня, в чем дело. Я объяснил, что младший по чину и возрасту не должен первым совать руку, а ждать когда старший подаст свою. Дамир очень сконфузился и погрустнел. Чтобы исправить положение, я предложил ему передать Кристиансену мое приглашение к нам домой. Это был случай Дамиру извиниться за происшедшее и объяснить, что очень растерялся.]

Потом принимали в гостях старого и нового президентов Евр[опейской] Ассоциации (в разные дни).

Дамир, как обычно, потряс их своими произведениями – как графикой, так и новыми моделями одежды и обуви. Он сейчас делает диплом (возможно, будут вариации на темы структурализма) и выполняет несколько дорогих заказов на мужские костюмы. Костюмы его подписные, т. е. выдаются с ярлычком, на котором вместо лого фирмы его подпись «Дамир». Фамилия в паспорте у него теперь слишком длинная: «Гибадуллин-Клейн».

Через меня он добывает из Публички и БАНа на дом книги по моделированию одежды, не только русские, но и английские и немецкие, и читает их, повышая мастерство. Вчера, чтобы сэкономить время, перевел ему за день небольшую английскую книжку письменно, сразу в компьютер.

Давно не получал от тебя никаких известий. Мои книги всё еще не вышли, делаем указатели. Дамир делает диплом. Его изобретения тканей и туфлей его Академия отвергла как слишком продаваемые, а значит коммерческие. Потребовали сумасшедших идей, которые сейчас в одеяние не годятся, но в следующем веке обогатят костюм. Их искусство придерживается этого авангардного направления. Дамиру пришлось отложить свои красивые и элегантные костюмы и мастерить из герметика и ленточек невесть что. Понравилось.

Тем временем журнал «Новый мир искусства» (№1) опубликовал большую статью двух искусствоведов о его графике. Надеюсь, что он пройдет в аспирантуру. <...> В связи с этим ищем сейчас кого-нибудь третьего поселить у себя, чтобы Дамир был свободен, а я не остался один. Мне теперь это опасно. Давление скачет. Если у тебя есть кто-нибудь на примете, кому нужно жить в Питере и кто, по твоим впечатлениям, нам подойдет (ты-то наши условия знаешь), сообщи немедленно. Втроем мы уже дважды жили, помещаемся.

Но помощника Дамиру нашли сами. К нему заходил один студент из той же Академии, высокий и серьезный. Оставался ночевать, поскольку общежитие – у чорта на куличках. Потом смекнул, что неплохо бы поменьше возвращаться в общагу, и принял участие в наших хозяйственных заботах. Так у нас появился студент «Мухи» Павел Поминчук, настоящая фамилия которого Дейнека (по семейным соображениям его отец принял фамилию родственника, чтобы род того не угас). Павел – керамист, но наиболее успешно тоже занимается графикой. Паша резко усилил спортивную составляющую в нашей жизни. Дамир – очень мускулистый и подтянутый, но Павел – настоящий атлет, с широченными плечами и рельефной грудью (в странном сочетании с детским ротиком и ренуаровскими глазами). Вместе они стали много заниматься гирями, гантелями (дома) и брусьями (на дворе). И, конечно, обсуждения тем искусства пошли в нашей квартире по очень профессиональному руслу. Павел вполне уложился в традиции нашей маленькой части населения России: не пьет, не курит, очень много работает – особенно много с тех пор, как у нас поселился: атмосфера заражает. За два года стал говорить по-немецки, сейчас взялся за английский. Участвует в выставках, отечественных и иностранных.

Следом за мной стал писать статьи для журнала «Новый мир искусства», сначала пользуясь моими советами, потом самостоятельно. Статьи понравились и пошли в печать, причем уже не только в «НоМи». Паша стал всерьез думать о диссертации по искусствоведению.

Вообще вокруг Дамира всегда роилась профессиональная молодежь, это стало отливаться в какие-то более стабильные формы. Первые лекции его в Академии прошли с успехом. Он сам увлечен своим делом и может увлекать других.

Деньги, заработанные мною в Америке и оставшиеся от операции и прочих расходов на бесплатную медицину, стали быстро таять от колебаний валют и инфляции. Решили потратить всё на недвижимость – купили комнату, записали ее на Дамира. Теперь собираемся менять обе наши «жилплощади» на одну более просторную квартиру. В конце концов не раз вставал вопрос о женитьбе Дамира, да пока проблема снималась по несходству характеров. Но ведь когда-то же характеры сойдутся…

Окончив Академию, Дамир был принят в аспирантуру. Одновременно поступил работать в компанию «Макиавелли», ведающую продажей элитной итальянской одежды в Петербурге. Шитьем одежды больше не занимается. Занимается проблемой достижения гармонии в составлении всего костюма применительно к индивидуальности человека. Это тема его диссертации в аспирантуре. На практике он достиг большой искусности в этом, помогает клиентам в подборе одежды и обуви к лицу и характеру (с одним состоятельным клиентом даже ездил в Италию специально для этого). Здесь сказывается как его опыт изготовления классной одежды и обуви, так и его длительное образование (в сущности, 15 лет художественного образования) и, конечно, талант художника, природный вкус. Сейчас Дамир часто выступает по питерскому телевидению как консультант в передачах об одежде.

Из интервью кембриджскому журналу «Аркеолоджикал Дайалогз» (В. Иммонен) 2003:

ВИ. У Вас всегда был сильный интерес к истории археологии <...> Считаете ли Вы, что история как наука может помочь в современных дебатах…?

ЛК. По моему мнению, в ХХ веке, после того, как некоторые археологи стали рассматривать крупные археологические теории как лишь модели, т. е. поставили под вопрос внутреннюю логику их последовательности, история археологического мышления (не история археологии вообще) приобрела теоретический статус, она стала частью теоретической археологии.

Моя «История антропологических учений» появилась иначе. [Я уже писал, что были востребованы мои знания по новой дисциплине - культурной антропологии, и меня пригласили читать курс по этой дисциплине в С.-Петербургском Университете и в Европейском Университете в Петербурге, затем я читал тот же курс в ряде иностранных университетов.] Из лекций и сложилась эта книга.

Из Предисловия к книге «История антропологических учений» (в печати):

Эта книга сложилась на основе курса лекций, который я читал на кафедре антропологии философского факультета Санкт-Петербургского Университета в 1994 - 97 гг. и на этнологическом отделении Европейского университета в Санкт-Петербурге в 1995 - 98 гг. Я прочел его также в Смольнинском Институте Свободных наук и искусств, С.-Петербург (1999 г.), и в Высшей Антропологической Школе в Кишиневе (1998 и 1999 г.). Затем я подготовил этот курс на английском языке для Института Гуманитарных Наук в Любляне (Словения) и читал этот курс там в 1999 и 2000 гг., а в 2001 г. - аспирантам отделения антропологии и археологии в университете Вашингтона (Сиэтл, США). Руководству философского факультета Санкт-Петербургского Университета (особенно декану проф. Ю. Н. Солонину) и руководству люблянского Института Гуманитарных наук (особенно доктору Богдану Леснику) я благодарен за инициативу по созданию курса. Руководству и студентам Высшей антропологической Школы в Молдавии я признателен за теплый прием и постоянную эмоциональную поддержку, а американским аспирантам из Сиэтла (особенно Крису Локвуду, Скотти Муру, Кэтрин Флорес, Кристине Джьовас, Филиппу Рассмену, Стиву Коулу) - за ценные критические замечания по содержанию и изложению курса.

Для работы над книгой в 2000 - 2002 гг. мною был получен грант программы Схема Поддержки Исследований Института Открытого Общества (фонд Сороса). Я признателен ИОО за финансовую поддержку.

Задачи истории науки. Курсы по историографии нередко рассматриваются как вспомогательные, их ставят в конце обучения – как средства расширить эрудицию, и поручают второстепенным преподавателям.

Между тем, во-первых, всякая историография научной дисциплины есть род введения в эту дисциплину. Введений в антропологию много. Почти всегда в них есть историографическая глава. Но в остальном введения обычно построены как систематическое описание науки – ее теорий и фактов, ее учреждений и литературы. Но ведь это можно описать и расположив всё в последовательности возникновения и развития, с историческим подходом. В этом есть свой смысл и своя прелесть. Многое легче понять именно так.

Во-вторых, историография есть один из способов осмыслить и организовать библиографию по данной дисциплине. Литература по антропологии огромна. Чтобы ориентироваться в ней и понимать позиции каждого автора, полезно иметь род путеводителя по ней. Конечно, есть библиографические указатели, но они обычно не содержат ключа к содержанию работ. Такой ключ представлен в историографии.

В-третьих, историография для ученых есть способ, оглянувшись, подвести итог своим личным работам, суммировать работы своей школы и направления, и определить свое и их место в общем развитии. Это позволяет наметить перспективы и возможности дальнейшего хода исследований. Таким образом, историография оказывается инструментом планирования работы. А в этом отношении и молодым полезно с ней ознакомиться.

В-четвертых, история науки имеет дело не с абстрактными истинами науки, не с мертвыми фактами или сухими теориями, а с живыми людьми. Наука предстает в динамике и жизненных конфликтах. А они всегда заразительны.

Очень поучительны живые примеры деятельности ученых, их преданности науке и трагических ошибок, их отношения к удачам и к провалам, их борьбы за свои идеалы. В истории науки мы находим образцы для себя, даже кумиров, находим прообразы своих оппонентов, видим схожие ситуации и оцениваем неизмеримо выросшие возможности. Гёте говаривал: лучшее, что мы имеем от истории, это энтузиазм, который она порождает.

Предмет. Обозначив предмет занятий как историю антропологии или антропологических учений, идей, или антропологической мысли, мы сразу же натыкаемся на чрезвычайную неопределенность термина «антропология».

В СССР им было принято обозначать только физическую антропологию – науку о расах и происхождении человека. Есть книги по истории такой антропологии.

Впрочем, у нас издавна признавали и немецкую традицию философской антропологии – учении о месте и роли человека в мире. Есть и книги по истории философского антропологизма.

В англо-саксонском регионе под антропологией вообще понимают целый комплекс наук, нацеленных на изучение человека с разных сторон. Сюда включаются физическая антропология, культурная или социальная антропология, этнология с этнографией, психология, теоретическая лингвистика, преистория или преисторическая археология. Поскольку первая из входящих сюда отраслей тесно связана с биологией, а последние – с лингвистикой и историей, то охватить все их единым курсом истории невозможно без практического превращения его в историю науки вообще. Тем более, если подключить сюда еще и философскую антропологию.

Если даже сузить круг до культурной или социальной антропологии, то и тут не всё ясно. Нелегко установить, различны ли социальная и культурная антропология или тождественны, то есть (в последнем случае) попросту в США предпочитают называть эту отрасль культурной, а в Англии – социальной, а по сути речь идет о социокультурной антропологии.

Если эти дисциплины тождественны, составляя социокультурную антропологию, то традиционно примерно тем же, что отводится этой дисциплине на Западе, в России занимаются этнография и этнология, вдобавок понимаемые то как одно и то же, то как разные дисциплины (описательная и объяснительная). Да и на Западе термин «этнология» употребителен, и обозначаемая им наука мало отличима от социокультурной антропологии.

Если же социальная и культурная антропологии различны, то очень трудно отграничить первую от социологии, а вторую от культурологии.

По одной точке зрения, отличие этих отраслей антропологии от таких наук, как культурология и социология, состоит в том, что антропологические дисциплины по традиции сосредоточены на изучении колониальных и отсталых народов, а те науки – современных, цивилизованных обществ. <...>

По другой точке зрения, модель для понимания представляет физическая антропология, в предмете которой нет никаких неясностей. Как и анатомия с физиологией, она изучает человеческое тело, но отличается от анатомии и физиологии тем, что те изучают общую норму в противоположность патологии, а физическая антропология изучает вариативность человечества, множественность норм. Подобно этому можно понять и отличие социокультурной антропологии от культурологии, социологии, да и этнологии. Они изучают норму, а социокультурная антропология изучает вариативность культуры, общества и этноса. В этом смысле она очень близка (если не тождественна) сравнительной культурологии, сравнительной социологии и сравнительной этнологии. Антрополог Рэдклиф-Браун (Radcliffe-Brown) в 1952 г. писал, что готов назвать свою дисциплину «сравнительной социологией».

Я на стороне именно такого понимания: оно раздвигает кругозор и расширяет классификационные схемы антрополога на современные формы. Но и традиционная точка зрения, ориентирующая антропологию на изучение первобытных народов, имеет вес, да и смысл: ведь она входит как часть в сравнительную науку, придавая ей эволюционную глубину.

Теперь яснее, историю чего предстоит прослеживать – историю изучения и понимания вариативности форм человеческой культуры и общества, в частности, этнических форм. Это означает придерживаться в основном истории этнологии (она наиболее сравнительная из всех упомянутых наук), но брать материал шире и, разумеется, придется делать также экскурсы в социологию, психологию и другие смежные дисциплины, коль скоро это потребуется для понимания логики развития.

Нетрудно заметить, что историей антропологии (или этнологии) в крупном охвате занимались в основном ведущие антропологи (этнологи) – Хэддон, Лоуи, Мюльман, Гейне-Гельдерн, Марвин Харрис, Токарев, Эванс-Притчард, Элман Сервис и др., иногда популяризаторы (Хэйс, де Вааль Малефийт) и лишь очень редко специалисты-историографы (Стокинг). Вероятно, это связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, в отличие, скажем, от истории физики или биологии, предмет истории антропологии весьма близок предмету самой антропологии – это люди в их творческой активности. Есть даже специальная работа известного антрополога (Хэллоуэлл), посвященная «истории антропологии как антропологической проблеме» (Hallowell 1965). Во-вторых, когда неопозитивизм и критическая теория превратили вопрос о состоятельности теорий в главную проблему теоретической антропологии, смена теорий в истории науки (то есть главное средство решения этой проблемы) стала занимать ведущих антропологов, а история антропологии стала частью теоретической антропологии.

Я строю свой курс именно как прослеживание основных течений в науке, основных концепций и школ, анализируя главным образом жизнь и работы их лидеров. От книги Токарева моя отличается прежде всего тем, что я не скован марксистскими догмами в оценке разных школ и ученых. Кроме того, за несколько десятков лет накопилось много новых явлений в науке (структурализм, постструктурализм, постмодернизм) и новой литературы по старым школам и течениям. Многое видится сейчас в новом свете. Я счел необходимым ввести абсолютно новые главы и в трактовку прошлого (психология народов, индивидуализация в антропологии, концепция эквивалентных цивилизаций). Наконец, в отличие от Токарева, я не профессиональный этнограф, я археолог, и моя связь с антропологическими идеями другая – проходящая больше через область теории.

Имея вкус к теоретической работе и опыт такой работы в археологии, я привык считать теории серьезным инструментом исследования, но не просто инструментом. Я не считаю теории условными рамками для группировки материала, на мой взгляд, они отражают закономерности, присущие самому материалу.

Из Заключения к книге «История антропологических учений»:

[ Уместно будет привести одно наблюдение, сделанное мною в этой книге, которое я нигде в антропологической литературе не встречал. ]

По ходу изложения я уже отмечал заметное скопление гомосексуалов среди выдающихся антропологов, начиная с Монтеня и Александра Гумбольдта. В некоторых школах это просто бросается в глаза. Среди исследователей колониальной Африки это Бёртон, Стэнли, Родс и Бастиан. Среди эволюционистов это Вестермарк, Риверс, Хокарт, весьма подозрительна и сугубо холостяцкая настроенность Спенсера. Среди приверженцев исследований «культуры и личности» это Рут Бенедикт, Маргарет Мид, Горер и неофрейдист Салливен. Среди постструктуралистов это Мишель Фуко и Ролан Барт. Для сравнения можно привести смежную науку археологию, где гомосексуальность отмечена только у Винкельмана и у не столь известного археолога-классициста Бото Грэфа.

С обилием гомосексуалов в антропологии можно сопоставить обилие других изгоев и аутсайдеров или, по крайней мере, экзотических фигур. Квакеры были религиозным меньшинством, религиозными диссидентами, и в XIX веке по необходимости отстаивали толерантность и либеральную политику – к ним принадлежали Тайлор и Линтон. К середине XIX века образованные евреи в большинстве вошли в состав европейской интеллигенции, но сохраняли несколько обособленное положение и обостренную чувствительность к разным формам угнетения и национального неравноправия. Они еще не вполне вышли из состояния кастовой обособленности. Евреи оказались непропорционально густо представлены среди ведущих фигур антропологии: Лацарус и Штейнталь, Гумплович, Дюркгейм, Мосс, Леви-Брюль, Фрейд, Боас и многие его ученики (Голденуайзер, Рэдин, Сепир, Лоуи), Кардинер, Леви-Стросс, в России – Штернберг, Богораз и Йохельсон. В XIX веке социалисты и революционеры были на положении обособленного и нередко преследуемого или, по меньшей мере, подозреваемого меньшинства. К ним из антропологов принадлежали Данилевский (в юности), Вирхов (тоже в молодости), Дюркгейм, Сорокин и Лесли Уайт, те же Штернберг и Богораз (народовольцы), с революционерами был связан и Рэдклиф-Браун, Леви-Стросс называл себя марксистом.

Чем обусловлено столь высокое участие аутсайдеров всех этих видов в антропологии? Вероятно, спецификой этой науки. Аутсайдеры всех мастей тянулись к ней потому, что тяготились нормами окружающего их общества и его культуры, а антропология, сопоставляя эти нормы с нормами других обществ, учила сознавать относительность этих ценностей, признавать саму возможность иных норм, вырабатывала критическое отношение к этноцентрическому взгляду на мир. Релятивизм изначально присущ антропологии, по самой ее природе.

Может возникнуть вопрос, почему я взялся за написание курса по науке, в которой я не являюсь одним из ведущих специалистов – как Эванс-Притчард, Элман Сервис и др. Частично я на него уже ответил, когда излагал обстоятельства, приведшие меня к его чтению и ссылался на свой собственный опыт антропологических исследований. Но для меня важным было и еще одно обстоятельство: занимаясь вплотную историей археологии, я в сущности работал над историей параллельной дисциплины, прослеживая почти те же течения и сталкивая

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: